— Спасительница наша — яичница. Единственное блюдо, которое превосходно готовит моя жена.
Ирина обиделась.
— Еще умею пюре, макароны…
Тищенко снова улыбнулся открытой, почти детской улыбкой, и его большое, тяжелое лицо стало нежным и немного смущенным.
— Ну что ты оправдываешься! Ты мне вместо всех этих борщей и вареников подарила столько… Знаешь, Сергей, я до женитьбы был страшным сухарем.
— Неправда, — быстро перебила Ирина. — Ты и тогда был таким же отчаянным сорвиголовой и взбалмошным. Всем восторгался…
— Глупостями.
— Почему же глупостями? — так же твердо и серьезно не согласилась Ирина.
— Начала таскать меня по концертам… Правда, симфонической музыки я так и не воспринял. — Его глаза вмиг сверкнули воспоминанием и радостным вдохновением. — А «Весть»? Ты видел, Сергей, «Весть» Чюрлёниса? Ирина объездила всю Прибалтику…
— За твои деньги, — по-прежнему упрямо пробиралась куда-то в мыслях Ирина.
Тищенко шутливо отмахнулся от нее.
— Я поначалу не оценил. А потом… Гора в тумане, и рядом с ней — огромные крылья. Птица. Да нет, Сергей, до Ирины я просто не жил! — Он смотрел влюбленно и благодарно. Не замечая этого, гордился Ириной перед Сергеем и этим доставлял ей лишние муки.
— Василий! — взмолилась Ирина. Было заметно, что выдержать эту пытку она долго не сможет.
— Видишь ли, Ирочка. Может, это действительно сентиментально… Я тебя понимаю: экскурсантов по закоулкам своей души водить не следует. Но Ирша — свой, и пусть этот старый холостяк знает, в чем счастье. Мне сегодня, если бы не жена, было бы в десять раз тяжелее. А вот иду и знаю, что есть человек, который ждет меня всегда и верит мне беззаветно. — Ирина побледнела, хотела что-то сказать, но он, мягко коснувшись ее плеча, остановил: — Нет, с тобой нелегко. Ты непростая штучка. — И повернулся к Сергею. — Пошли как-то на концерт. Возвращаемся. Спрашивает, о чем я думал во время концерта. Ну о чем, говорю. Сначала ни о чем, а потом о подстанции: если кирпич будет плохой, все насмарку. А она: ты же глухой, тупой и вообще дурак. Это же осужденный шел на эшафот!
— «Дурак» не говорила.
— Не хватало еще этого… — хмыкнул Тищенко. — Да если бы сказала…
— Побил бы?
Василий Васильевич смотрел на нее, как смотрят мужья на любимых жен, когда первое безумие любви прошло, все устоялось, утряслось и сложилось так хорошо, сплелось в такое тихое многоцветье, что, ежедневно всматриваясь в этот венок, открываешь для себя все новые и новые краски, с трудом веря, что тебе так повезло.
А Ирина взглянула на себя со стороны, представила всю картину — он, она и Ирша — и увидела во всем этом не только трагическое, но и что-то шутовское, лживое, и рот ее свела судорога. Тищенко в эту минуту перевел взгляд на Сергея.
— Сама знаешь, что нет, — сказал обезоруживающе мягко и как-то беззащитно. И именно эта беззащитность пронзила сердце, толкнула Ирину к обрыву, она балансировала на краю пропасти и только этим спасалась.
— А может, было бы лучше, если бы бил. Может, тогда бы…
— Ну что ты! Сергей, ты слышишь?
Ирша хмуро смотрел на обоих.
— Женщину бить нельзя. Как и птицу. — Василий Васильевич засмеялся — своему счастью, удачно сказанной фразе, даже удивился: она была рождена любовью, раньше бы он так не сумел.
— Жизнь — это не только поэзия, но и борщ. Поэзия проходит… — все так же хмуро сказал Ирша и пристально посмотрел на Тищенко.
Ирине показалось, что в этот момент он его ненавидит, ненавидит как своего соперника, он не раз говорил ей об этом, мол, стоит ему представить, как она возвращается в свой дом, к мужу… Она подумала: сейчас нужно спасать Сергея, он может выдать себя, и сразу успокоилась, нашла силы сосредоточиться, приготовилась в любой момент прийти ему на помощь.
— Поэзию нужно искать в себе, — сказал Тищенко. — Ладно, давайте обедать. — Он начал ставить к столу стулья, в беспорядке сдвинутые в угол. Тяжелые, старомодные стулья брал одной рукой и переставлял как игрушечные. Широкоплечий, неповоротливый с виду, он был сильный и ловкий, оживленно-веселый даже сейчас. — У меня есть план…
— Простите, Василий Васильевич, — решительно обернулся от окна Ирша, — никакой план теперь не поможет. И вы напрасно сказали, что курировали проект. Когда я его заканчивал, вас не было, вы были в Югославии. И те исправления, о которых вы говорили… просто вы исправили мою очевидную глупость.
Тищенко встал рядом с Сергеем, задумался. Он умел сосредоточиваться, когда что-то не выходило, когда никто не мог найти правильного решения, тогда его мысль становилась острой и будто ввинчивалась в пласты чужих сомнений. Лучше всего ему думалось во время ходьбы. Он и сейчас, заложив руки за спину, неторопливо принялся ходить по комнате. Когда приближался к буфету, тонко звенели — стояли вплотную — фужеры на высоких ножках, когда подходил к окну, звон затихал. На какой-то миг снова задержался около окна.