К счастью, это неожиданно поняли мои фотографы и даже заявили, что мне «к лицу» небольшая примесь славянской меланхолии.
Таким образом, я могла не заботиться об улыбке, от которой ныли лицевые мускулы и, что хуже, возникали морщины! Увы, оставались еще такие черты моих милых хозяев, как чрезмерная фамильярность. При моем появлении кто-нибудь из них мог, например, с ловкостью акробата взобраться на стул, дружески похлопать по спине либо – чего я совершенно не переносила – слегка ущипнуть за щеку. Правда, последнее позволяли себе только отцы семейств, да и то в присутствии своих супруг, тем не менее всякая иная моя реакция, более резкая, чем желание отшатнуться, казалась им странной. Ведь подразумевалось, что ко мне проявлена отеческая симпатия.
Теперь самое время представить вам поближе мою личную охрану, моего дневного ангела-хранителя, журналиста Рануччо.
Рануччо, молодой человек лет двадцати пяти, был, к счастью, высокого роста и необыкновенно спокойного нрава. Его невозмутимость порой доводила меня до слез (конечно, я разрешала себе всплакнуть лишь наедине с собой, в гостинице) и до полного отчаяния. Видимо, по этой причине во мне со дня на день крепло злорадное чувство, что Рануччо такой же журналист, как я – пигмей.
Первым ушатом холодной воды, опрокинувшимся на мою бедную голову, была моя биография, созданная стараниями Рануччо. Узнав из нее о своем происхождении и судьбах близких мне людей, я была потрясена до того, что потеряла дар речи. Выйдя из шока, я, совершенно забыв, что Рануччо понимает только итальянский, закричала на родном языке: «Ты сошел с ума! Кому нужен этот бред?» Однако Рануччо, по-видимому, понял меня, ибо принялся объяснять, что, дескать, правдой никого не удивишь, а суть-то прежде всего в том, что люди жаждут необыкновенного, а если какие-то факты и подсочинить, так это ерунда, поскольку, прочитав, все равно никто ничего не запомнит. «Все так делают», – сказал он, добавив мне в утешение, что выдумывают вещи и похуже. Доныне удивляюсь, почему, к примеру, моя мама превратилась в армянку? Скорее всего, Рануччо некогда прочел биографию Азнавура…
Впрочем, плод его буйной фантазии был полностью одобрен Пьетро, который высказал мне свои резоны, в точности повторяющие доводы Рануччо. Вдобавок меня же еще и упрекнули: «Я предпринимаю все, чтобы привлечь к тебе внимание, а ты недовольна». Что мне было делать? Уехать домой? Расторгнуть договор? Даже на дорогу до аэропорта мне бы не хватило, не говоря уже об обратном билете… А неустойку по договору пришлось бы платить до конца жизни. Я осталась. А вскоре пережила еще большее огорчение, совершенно заслонившее вопрос о моей биографии.
Срок моего первого пребывания в Италии подходил к концу. Встречи на Terrazza Martini и сослужившие службу рекламные снимки из домов моды давали свои результаты. Пресса почти ежедневно и довольно много писала обо мне. И теперь, когда публика узнала обо мне из моих интервью, осмотрела со всех сторон в разнообразных туалетах (какие только удалось на меня натянуть), можно было позволить и спеть. Потому что с некоторых пор стали возникать сомнения: «Ну ладно, все это хорошо, но, вообще-то, она действительно поет?»
Оказалось, что это был заранее выработанный план Пьетро, которым он ужасно гордился. А главным исполнителем плана был, конечно же, Рануччо. Если бы не он… Некоторые качества Рануччо убеждали меня, что все-таки есть в нем что-то от настоящего журналиста.
Помню, как однажды потребовалась серия снимков в аэропорту. Чтобы попасть на его территорию, нужно было все-таки быть Рануччо. Только ему удался этот номер – снимать без разрешения. В итоге я была сфотографирована возле самолета, на крыле, под крылом, в кабине, за кабиной, возле пульта и т. д. Недоставало лишь фотографии – я в полете. Другой особенностью характера Рануччо, которая меня искренне изумляла, было его отношение к женщинам. Он был убежден, что всякая женщина, едва лишь взглянув на него, воспламеняется любовью. Разумеется, к нему, к Рануччо.
Когда-то у нас демонстрировался итальянский фильм с Доменико Модуньо в роли шофера. «Как она на меня посмотрела!» – восторженно восклицает Модуньо, обращаясь к своему товарищу – шоферу. Речь шла о девушке, которая, переходя дорогу, бросила случайный взгляд в его сторону. Я думала, что это просто юмористический момент в фильме, имеющий мало общего с действительностью. Поэтому сначала со смехом воспринимала такие, например, возгласы Рануччо: «Ты заметила? Заметила, как она на меня посмотрела? Хорошо, что я сейчас в машине, а то бы она не оставила меня в покое…» «А этот Рануччо наделен чувством юмора», – с удивлением думала я, тем более что сходством с Рудольфо Валентино, который вызывал у женщин столь бурные чувства, Рануччо, пожалуй, не обладал. При всем том общество Рануччо очень скрашивало мое пребывание в Италии. Объективности ради должна признать, что он прилагал немалые усилия, дабы ублаготворить своего шефа. Он буквально разбивался в лепешку. Многие свойства характера Рануччо оказались в разительном несоответствии с моими – но в этом его вины нет. Я вспоминаю о нем с симпатией.
Наконец настал день, когда мне позволили выступить перед публикой, в прекрасном зале Circolo della Stampa в Милане (Дом прессы).
Поскольку с концертом все получилось довольно неожиданно, у меня не было времени подготовиться к такому ответственному выступлению. Ему предшествовала одна-единственная репетиция с пианистом – утром; вечером должна была состояться вторая репетиция с музыкальным ансамблем уже в самом зале.
Я умолила Рануччо, чтобы он хоть раз не заставил себя ждать и привез меня в этот маленький дворец заблаговременно, что он и исполнил. Это был действительно превосходный зал. Я и всегда-то перед концертом нахожусь в полуобморочном состоянии, а тут еще чувство неуверенности, нервозность. Словно сквозь туман видела я золоченые рамы огромных, от пола до самого потолка, зеркал, трепет огней, жирандоли, канделябры…
Время от времени моего слуха достигала с набожным почтением рассказываемая история этого зала. Передо мной здесь выступал, точнее, произнес речь генерал де Голль, а до него побывал еще один француз, Бонапарт. Но он всего лишь спал в этом зале. Речей не произносил. Признаюсь, что эти исторические факты почему-то меня не ошеломили (а должны были!). Моя фантазия несколько оживилась, нарисовав роскошное ложе под балдахином, где спал маленький Великий Корсиканец. Но тем и ограничилась. К сожалению, все попытки подогреть воображение пресекала безжалостная действительность. Сдерживая слезы, которые могли вот-вот хлынуть ручьем, я думала только об одном, а именно о том, что ведь самого главного – репетицию с музыкантами – осуществить уже не удастся.
Сколь же пустячными представились мне теперь все предыдущие горести!
Подготовлено и опробовано освещение, звук, телевизионные и кинокамеры (часть концерта предполагалось заснять на пленку), микрофоны. Моя персона запечатлена крупным планом и в иных ракурсах, только для репетиции с музыкой все не находилось времени.
А песни были трудные, с меняющимся ритмом, к тому же незнакомые итальянским музыкантам. Я пела с ними первый раз в жизни, так что о сыгранности и какой-либо импровизации не могло быть и речи.
Наконец маэстро проиграл по две фразы из каждой песни. Публика уже заполняла зал.
После концерта, который прошел сверх ожидания хорошо, я узнала от Пьетро, что у меня слишком серьезный подход к делу, что музыка развлекательная, легкая, так что и относиться к ней надо соответственно. Да простит ему какой-нибудь из итальянских святых, а я не могу!
Тогда я еще не знала, что попаду во сто крат худшую историю. Во время моего второго приезда в Италию мы с Пьетро поехали на машине в Канны, на международную ярмарку грампластинок.
Прибыли мы в Канны с опозданием по причине возникших неприятностей с визами на итало-французской границе. Горная дорога вилась такими зигзагами, что на протяжении всего нескольких километров дважды пересекала итальянскую территорию. А у меня имелось разрешение только на однократное пересечение границы. В итоге, после бесконечных дискуссий и составления протоколов, стражи порядка согласились на мой въезд на территорию Франции. (Обратный путь мы, во избежание неприятностей, проделали на самолете.) Итак, в Канны мы явились с большим опозданием.