— Здравствуй, Галя, — сказал хрипло.
Бледные веки ее закрылись и открылись снова.
— Голос непохож, — сказала Галина. — А сам ты похож. Я узнала тебя сразу, еще там, за дверью… по тени на стекле.
Николай Максимыч обернулся и глянул на дверь, как будто там могла быть еще эта тень. Узнала. Значит, только теперь узнала впервые? Илья Ильич у окна рассматривал какие-то рентгеновские снимки.
— И голос похож, — сказал он, не поворачивая головы. — Поперхнулся просто.
— Сядь, — попросила Галина, — а то мне неудобно смотреть. — Седо-ой, — прошептала она, и глаза ее стали влажными.
— Пустяки, — поспешно сказал Николай Максимыч. — Это неважно.
— А тебе правда уже тридцать девять?
— Ну да. Тридцать девять.
— И неправда. Через восемь дней только будет.
— Умница! — радостно засмеялся Николай Максимыч. — Помнишь?
Он взял руку Галины и легонько стиснул ее в своих ладонях. Вошла сестра со шприцем в руках:
— У меня инъекция.
— Уходим, уходим. — Илья Ильич закрыл папку.
— Ну, Галя, — Николай Максимыч поднялся, — поправляйся.
Галина первый раз повернула голову и легонько поморщилась:
— Подождите. Что-то еще? А-а, Зоя?
— Вот такая, — Николай Максимыч показал себе по плечо. — Скоро увидишь. И мама еще бодрая. Все хорошо, — и помахал на прощанье рукой, одними пальцами.
На втором свидании Галина была тревожной. Она о чем-то думала эти дни. Конечно ей было о чем думать.
— Коля, — начала она, — вот прошло столько лет, а я все тут и тут…
— Но это уже позади. Не надо об этом.
— Я не о себе, — проговорила она быстро. — А… как же ты… столько лет?
— А я ждал тебя, — сказал он просто.
— Я уже знаю, — губы ее дрогнули. — Мне Илья Ильич рассказал.
— Ну что ты, Галя. Мы с тобой это пережили. Теперь…
— Я знаю. Ты — человек редкий. Чем я сумею отплатить… — она волновалась, покусывала губы.
— Своим возвращением. А я совсем не редкий.
— Редкий, — сказала Галина твердо. — И доктор так сказал, и сама я понимаю. Не каждый бы столько ждал.
— Ну хорошо. Пусть редкий. Наверно, поэтому мне так повезло — дождался. А теперь посмотри на свою дочку.
Николай Максимыч привез Зойкины карточки, от полугодовалого младенца — тусклый отпечаток провинциального фотографа — до последней цветной фотографии: девочка в коралловом платье с косой через плечо.
Была здесь и та, первоклассница в форме, которая напугала тогда Галину и вызвала припадок. Николай Максимыч протянул ее с опаской: узнает ли? Не узнала. А голенького малыша вспомнила сразу. Это они ездили в Белоруссию летом к тете и сняли Зойку у сельского любителя.
— А в уплату отдали не деньги, помнишь, а мой зеленый крапинками сарафан. У фотографа маленькая дочурка была.
Николай Максимыч поразился ее памяти. Все это было совершенно точно, теперь он тоже вспомнил. Он сказал об этом потом доктору.
— Правильно. Все будет помнить, и до и после, — подтвердил Илья Ильич. — Но эти годы, — показал на палату, — провал.
Дома первое время Галина была растеряна. Все оказалось сложным, незнакомым, гораздо более трудным, чем даже она полагала.
За хозяйственные дела она бралась робко и часто останавливалась со щеткой или ножом в руках:
— Я не так?
— Так, так, — успокаивала Анна Даниловна. — А хоть что и не так, не беда. Через силу-то не старайся.
— Нет, — возражала Галина тихо. — Мне надо делать хорошо. Мне плохо нельзя.
— Не вели, Коля, так волноваться ей, — сказала как-то бабушка Николаю Максимычу. — Очень переживает, когда что не получится. А зачем переживать? Привыкнет. По дому она будет управляться, я вижу.
— Она работать просится, мама.
— Работать? — Анна Даниловна рассердилась, — Вы что? Спасибо и так. Больно хорошо, что по дому… Работать!
Николай Максимыч был согласен с матерью. Больно хорошо, как она говорит, и так. Это непростой и нелегкий труд — вести домашнее хозяйство. Пусть ведет. Во всяком случае первое время. Год, два. А там что-нибудь определится. Он настойчиво просил об этом Галину.
— Могу я желать, чтобы по приходе домой меня встречала жена? Накрывала на стол. А? Может, я этого ждал. Может, мне это приятно?