Она свернула на боковую аллею, ту самую, по которой шла однажды в тот зимний день, когда болел Димка корью, когда висела фотография на стене, когда оказалось, что только у нее одной нет мамы, и что Димка все это выдумал. А теперь вот все хорошо, все очень хорошо. Зойка увидела на больших часах на перекрестке, что уже много времени, и повернула обратно.
Дверь опять никто не открыл. Это уже странно. Зойка позвонила к соседям, где жила любопытная старушка. Она обычно выглядывала на каждый звонок к Лавровым, как будто это звонили в ее собственную квартиру. А сегодня и ее не было, Зойка это только теперь заметила, и это тоже ей показалось тревожным. Дверь открыла девочка лет шести.
— А что, Лавровых нет никого дома? — спросила Зойка.
— Шурика увезла бабушка, — кивнула девочка. — В Загорск.
— Зачем? Он же учится, — сказала Зойка, чувствуя, что это есть начало чего-то большого, недоброго, что случилось у Лавровых.
— После телеграммы. Когда дядя Федя умер, — сказала девочка.
— Как… дядя Федя? — прошептала Зойка. — Какая телеграмма?
— Из… экспедиции, где умер.
Девочка стояла в открытых дверях и тянула себя за ленту в косичке, когда отвечала, а потом поднимала глаза на Зойку, открывала рот и забывала про ленту.
— Что ты говоришь? — сказала Зойка уже так, что услышала свой голос. — Позови бабушку или кто там у вас…
— Бабушка еще не пришла.
Зойке стало зябко, она запахнула пальто.
— Нет, да не может быть. А Дима?
— Дима уехал хоронить дядю Федю.
— Дима?? А почему же не мама?
— А тетя Надя в больнице. — Девочка дернула опять за ленту и выдернула ее из косы. — После телеграммы.
Зойка почувствовала слабость в ногах и прислонилась к двери.
— …Она должна ребеночка сродить.
— Что-о? Ну знаешь… Где твоя бабушка?
— А бабушка, оказывается, ушла в больницу к тете Наде. Девочке, видно, надоело разговаривать, и она, оставив Зойку у порога, стала играть с малюсеньким щенком, которого вынула из обувной коробки.
Зойка поглядела на запертую дверь Лавровых, на мертвый, немой звонок, оглянулась на девчонку. «Может, она… — зачем-то подумала Зойка, — не совсем нормальная. Наплела тут, дурочка». Ах, как бы это было хорошо, вот приоткрылась бы эта дверь, и Димка в майке и трусах, а может быть, обернутый байковым одеялом, высунул бы голову и сказал:
«И поболеть не дадут». Или что-нибудь еще. Но этого уже не может быть. Девчонка вовсе не дурочка.
На лестнице встретилась бабушка и сразу начала говорить без передышки, без остановки, что она два раза в день ходит к Наде, носит клюквенный морс, потому что «она а рот ничего не берет, а только пьет и пьет». Зойка слушала, онемев, опять про телеграмму и про Димку, который тут же вылетел на самолете, и про Надю, которая «не доходила до своего сроку и от потрясения родила девочку, несчастную сиротиночку, в которой и шести фунтов нету, и что лучше бы ее господь прибрал и руки бы Наде развязал, но нет, разве теперь доктора допустят, выходят в вате, на грелках, а у нее-то, то есть у самой Нади, и молоко пропало… Вот какая беда стряслась нежданно-негаданно, вот чего он наделал, покойный Федор Петрович…»
Зойка шла длинным бульваром и не видела ни свежих листьев, ни молодой травы на газонах. Просто это была длинная-длинная дорога. Весь этот кошмар: Федор Петрович — покойный, девочка-сиротиночка… просто не укладывался в голове. Зойка шла быстрее и быстрее, почти бежала, чтобы рассказать… Кому? Вере? Классной руководительнице или маме? Нет, мама испугается. Бабушке.
Бабушка так и ахнула, потом заплакала и очень жалела Димкину мать. Жалела и отца, но как-то с упреком, что такой молодой, здоровый, а оставил их одних. Зойку очень удивило, что бабушка говорит почти так же, как старушка соседка, вроде Федор Петрович это сделал по доброй воле.
— Не по доброй воле, — вздохнула бабушка, — да его теперь уж не вернешь, а им жить надо. Одной с троими…
Оказалось, что Димка теперь в семье за старшего, за хозяина, а какой он хозяин, когда ему пятнадцатый не дошел. Зойка как-то не подумала, не успела подумать, что Димка теперь за хозяина. Что это значит, не совсем представлялось, но, конечно, будет много хлопот, особенно, наверно, с этой маленькой девочкой. Что, это очень мало — шесть фунтов?
Бабушка только махнула рукой и показала столовую ложку. Зойка была поражена.
— Ну, не совсем уж такая, а все равно нечего в руки взять.