Зойка смотрела на отца и слушала, пока под сковородкой не погасили огонь. Тут только она вспомнила: «Димка». Она вышла из кухни, закрыла за собой дверь. «Вот уже целый час, ах, даже час сорок минут, я отдыхаю, улыбаюсь, ем, и даже с аппетитом, как будто ничего не случилось. Как я могла? Какой же я друг?» Она вспомнила, как где-то читала, что у человека случилось горе, большое, страшное. Он шел по улице, а кругом было солнце, люди разговаривали, смеялись. «Почему светит солнце… теперь? — кричало внутри человека. Почему они смеются? Почему не остановилось все, не замерло, не померкло?»
Зойка думала тогда, прав этот человек или нет? И спросила отца. Оказалось, неправ. Человечество огромно, сказал отец, и каждый час, каждую минуту к кому-то приходит радость, а к кому-то и горе. И если от этого должно погаснуть солнце, замереть смех, то что же будет? Вечное уныние. Нет. Жизнь идет своим чередом, и пусть она будет чем дальше, тем светлее и радостнее. А горе каждому надо переживать самому, ну и конечно, делить его с близкими и друзьями. «Вот если твой друг весел, когда у тебя горе, если у него не погасла улыбка от твоей печали, то это не друг. Значит, у тебя его не было».
«Вот так. Я не друг. Я не друг, я забыла человека ради вкусного обеда. Какого человека…» — Зойка увидела запорошенную снегом улицу, Димку в треухе без завязок, когда они остановились возле угла, и он стал отколачивать ногой сосульку от трубы, чтобы дать ей, Зойке, опомниться. Да и самому прийти в себя от своей выдумки, в которой он отказался от родной матери, чтобы Зойке было не так одиноко…
«А я? — думала Зойка. — Да вообще в семье у нас чуть ли не праздник». — Она разжала ладонь и с ненавистью глянула на еще теплые жесткие горошины. Вошел отец.
— Вот что, Заяц. Пусть-ка Димка, как приедет, поживет у нас, пока мама в роддоме.
— Но ведь это не долго, — сказала Зойка. — Кажется, через неделю уже выписывают? А уже сегодня пятый день.
— Это когда все хорошо — неделю. А когда ребенок раньше времени родится, держат месяц или что-то в этом роде.
— Да? — удивилась Зойка.
— Так что, вот так. Позови. Маме я сам скажу.
10
Димка пришел только на десятый день. Сидел, стиснув крепко руки на парте, и смотрел перед собой. Не то очень внимательно слушал, не то не слушал вовсе. Брови его, прямые и низкие, стали еще чернее, как будто прочерчены углем, потому что лицо побледнело.
Зойка все думала, каким он теперь будет, ведь прежним он остаться не мог, но что он будет вот таким неподвижным, она не представляла. Ее он не замечал и других девчонок тоже. На переменах разговаривал о чем-то с Абрамовым, иногда к ним подходил Аникеев, но без своих улыбок и гримас он казался каким-то блеклым, как будто выстиранным и не похожим на себя. И вообще весь класс притих. Девочки не знали, что делать, смотрели на Зойку, на Веру, шептались. — Не трогайте его сейчас, — сказала Вера. К концу дня, на последнем уроке, не повернув головы и вообще не меняя позы, Лавров перевел взгляд на Зойку и задержал его. У Зойки сразу оборвалась мысль, она как-то испугалась, а когда пришла в себя, он уже сидел, как и раньше. Что было в этом взгляде: упрек или зов на помощь? Зойка не поняла. Нет, только не зов на помощь. Нет, нет.
После уроков Лавров быстро ушел, и Зойка так и не сумела с ним поговорить. Потом стало ясно, что он ее избегал, да и вообще ни к кому не стремился, только с Женей Абрамовым стал даже как будто ближе. Один раз на перемене Инна Макаровна взяла его под руку и о чем-то заговорила, некоторые ребята на них смотрели с любопытством, и Димка, нахмурив лоб, высвободил свой локоть. О чем они беседовали в учительской, никто не знал, но, конечно, Инна Макаровна ничего плохого ему сказать не могла, только Димка после этого стал еще угрюмей.
Зойкина мама очень за него переживала и повторяла: «Ах, какой он гордый. Гордые страдают сильнее. Позови его, Зоенька, к нам».
Сегодня Зойка решила это сделать. Надо с ним выйти, и все. На четвертом уроке была контрольная по геометрии. Трудная, по новому материалу. У Зойки решалось плохо, она не могла сосредоточиться. Димка писал и писал. Неужели он решит, он пропустил почти всю эту тему? Иногда он почесывал ручкой висок, думал и опять писал. Люся, которая сидела за ним и решала тот же вариант, долго вертелась, оглядывалась назад на Аникеева и, наконец, должно быть, не без его помощи, справилась. Тогда она написала быстро еще один листок и подсунула его Димке. Чтобы не ущемить его самолюбия, на уголке пометила: для проверки. Лавров, не глядя, положил листок под свой, а когда раздался звонок, скомкал и бросил в парту. Свой положил в портфель.