В параграфе Применения главы о невербальной осознанности мы просили вас поэкспериментировать с обращением внимания на структуру звуков вокруг вас. Когда мы практикуем это на семинарах, иногда мы получаем ответы следующего рода. Некоторые люди слышат звуки как симфонии, фокусируясь на отношениях и ритмах; другие – слышат их как отдельные кусочки, которые доминируют в их внимании, фокусируясь на индивидуальных элементах; некоторые люди слышат другие образы. Что услышали вы?
Мы не относим какие-либо из этих особенностей восприятия к верным или неверным, но признаём, что наш опыт прошлого влияет на то, как мы слышим и на определённые предположения о звуке. Эти предположения влияют на то, как мы слышим мир. «Симфония» отличается по звучанию от отдельных звуков. В следующий раз, во время практики, постарайтесь намеренно слушать симфонию, затем доминирующие отдельные звуки, затем образ(ы), которые вы слышали раньше.
Схожим образом, структура нашего языка влияет на то, как мы обращаем наше внимание на то, что происходит, и таким образом, строим свой опыт, т. е. то, как мы непрерывно абстрагируем. Что мы имеем в виду под «структурой нашего языка»? Помимо прочего, она включает лексику (слова); то, как мы составляем слова в предложения (грамматика); и то, как мы складываем вместе предложения, чтобы делать выводы (логика). В структуре языка нас интересуют участники коммуникации: то, как мы распределяем значения, когда выражаем что-либо посредством звуков рта, отметин на бумаге, и т. д., и пытаемся понять и оценить то, что выражают другие. Мы также можем исследовать то, как со временем развивались различные языковые структуры и о том, как разные языки отличаются по структуре. И центральный вопрос в теме этой книги: Какое отношение эти структуры имеют к тому, как мы, люди, поступаем, имеем дело с трудностями и относимся друг к другу?
Антропологи-лингвисты, такие как Бенджамин Ли Уорф и Эдвард Сэпир изучали языки различных культур. Их открытия поддержали идеи Коржибски о возможностях языковой структуры. Например, у нас есть одно слово для обозначения белого вещества, которое иногда падает с неба в холодную погоду, и мы склонны просто оценивать в рамках того, идёт снег или нет. Мы можем добавить к слову прилагательные, такие как плотный, слабый, и т. д., а после того, как он пролежал на земле какое-то время – грязный, мокрый, но обычно одного слова нам достаточно.
Однако у инуитов (эскимосов) есть другие нужды в отношении снега из-за суровых зим. Для того чтобы пережить зимы, им нужно различать много разных видов снега. Наличие в лексиконе их языка слов, обозначающих различные виды снега, отражает эту потребность.81 До какой степени то, как мы и инуиты говорим, не только отражает, но и влияет на наши соответствующие восприятия и на связанное с ними поведение?
Как вы могли заключить из обсуждения выше, мы – не лыжники; им тоже полезно пользоваться большим количеством слов, обозначающих снег, чем тем из нас, кто предпочитает сидеть у камина. Мы узнали о следующих словах, которыми пользуются лыжники, чтобы различать то, что у них под лыжами и таким способом лучше подстраиваться под среду: пюре, наст, фирн, каша, целяк, паудер, лёд, грязь, и т. д.
Разные профессии и хобби имеют особые лексиконы. То, что со стороны называется «жаргоном» показывает важные отличия тех, кто использует слова. В каких сферах вашей жизни у вас есть слова, которые вносят для вас больше отличий, чем для других? Как это влияет на ваши восприятия или поступки?
В нашем обсуждении структуры, мы отметили нашу склонность делить мир на вещи и то, что они делают. Эта склонность следует из природы индоевропейских языков, как английский (и русский), характеризуемой подлежащим-сказуемым. Правильно построенное предложение в английском языке требует иметь в себе форму подлежащего (как правило, это существительное; субстантив) и форму сказуемого (глагола, прилагательного и др. частей речи). Есть ли необходимость делить мир таким образом?
Уорф, как и Коржибски, считал, что нет. Он писал: