Элис сбежала вниз и огляделась. Ни звука. Просто звенящая тишина. Как и свет — искусственная .
Женский смех.
Алисия вздрогнула и, быстро обогнув лестницу, побежала на голос.
Поворот.
Слабая тень, которая закружилась в отблесках освещения. Муторный слишком вязкий момент, в котором Элис барахталась как в ягодном желе. Ей казалось, что она поспевает за тенью, но чем быстрее перебирала ногами, чем крепче цеплялась за деревянные шпалеры на стенах, тем больше чудилось, что призрак просто растворяется.
Нельзя!
Дом всегда подсказывал, говорил голосами разных людей, подсовывал нужные воспоминания, поэтому надо догнать несмотря ни на что. Отбросить страх и усталость. Главное, что хочет сказать тень, чем поделиться, какую тайну рассказать.
Элис снова побежала. На этот раз касаясь кончиками пальцев влажных стен подвалов.
— Беги, беги, — разносился под сводами потолка мелодичный голос, а затем опять смех. Почему-то от него в душе всё замерзало.
Белая тень развернулась резко. Обдала мёртвым дыханием с ароматом сырой земли. И девушка с картин, которые стояли в запертой спальне, прошептала:
— Избранница некроманта может всё. Даже смерть призвать!
Глава 45
Среди толпы стояла девушка в балахоне из грязных ливней. Её не замечали прохожие. Обходили. Толкали плечами. А некоторые, сами того не понимая, спешили ей навстречу. Вот мальчишка с волосами цвета льна оступается, почти проваливается в придорожную канаву, но цепляется за услужливо протянутую ладонь, которая под хрупкостью своей скрывает силу и… И то, что умеет отнимать жизнь.
Девушку в шёлке и парче видели в богато украшенных домах, что переливались не столько огнём блестящих глаз, сколько сиянием камней, лежащих на шеях дам. И тогда девушка эта танцевала, аккуратно пристроив в уголке косу, на которой висел всё тот же балахон.
Говорили, что эта девушка часто сидела в больничных домах, потому что самая маленькая палата слышала больше молитв, чем большой храм. И тогда она тоже молилась. Вставала возле кровати умирающего и молилась, чтобы в посмертии грехи не давили на душу. Что примечательно балахон свой девушка ославляла за дверьми палат.
На ступеньках публичного дома девушка сидела рядом со своей ровесницей, только печальной и заплаканной. Рыженькая растирала без конца запястья, на которых были глубокие, загрубевшие давно, шрамы. И они, вообще-то, были по всему телу, но запястья очень сильно выделялись. Рыжуля, не замечая соседки по ступеням, тихо всхлипывала и поднимала пустые глаза к затянутому чернильными сумерками небу . Девушка в балахоне принюхивалась, присматривалась и с дичайшим восторгом понимала, что вот эта молодая шлюха, которую некогда отец продал в публичный дом, по-прежнему чиста душой. Она была как горный ручей среди сточных канав, и девушка в балахоне честно не хотела ей делать больно, но вот один шрам, который навсегда останется на сердце, кровоточил, и подождать надо совсем немного времени…
Дева вечно молодая так испокон веков кровавую жатву собирала. И даже в такие моменты девица в балахоне не могла ни с кем разделить радость или грусть, боль или счастье, потому что…
Элис бежала по холодному коридору. А потом по лестнице. Вниз. Там, где средоточие сил. Там, где шелестели голосами живые камни. Алисия бежала так быстро, что когда очутилась среди лаборатории, стоя в пентаграмме, просто растерялась. Призрак давно истаял, словно и не бродила по старинному особняку прошлая его хозяйка, и теперь новая его хозяйка должна решить, готова ли идти до конца.
Острый, ровный блестящий серебром стилет как-то сам оказался зажат в ладонях Элис и направлен прямо в сердце.
Это ведь правильно. Чтобы встретиться со Смертью, надо умереть. Иначе никак.
Стилет пропарывал ткань платья, потом нижнюю рубашку. Острый укол по коже и страх сковывает тело, лишает разума, чтобы в последний момент спасовать. В тот самый момент, когда Алисия понимает, что не сможет сама себя ударить, поэтому призывает воздушную волну и…
Золотые глаза напротив.
Не просто радужка, а полностью, без белков. Только золотое сияние, в котором прячется бренность тысячелетий, боль миллионов душ и бескрайняя пропасть раскаяния.
Элис не знала, что говорить. И стилета в груди не было. Какая-то пустота вокруг, в которой одновременно уютно как в колыбели и противно как в сырой могиле.