Нет нужды говорить, что старый кавалерист Вермелейн выбрал Михаилу хорошего коня. И по дороге Барклая ни на минуту не оставляло теплое чувство благодарности к Вермелейнам, заменившим ему родителей.
Пять суток, щадя коня, неспешно добирался Барклай от Петербурга до Феллина. Он проехал Нарву и, достигнув Раквере, повернул на юг. Дорога шла болотами и перелесками, мимо полей, по обочинам которых тянулись сложенные из валунов длинные невысокие гряды. Бедные хижины, приземистые, покрытые потемневшей от времени соломой, жались друг к другу вдали от дороги, почти безлюдной. На дороге же редко встречались Михаилу телеги торговцев, еще реже — казенные экипажи. Чаще прочих попадали ему на глаза согбенные фигуры мужиков, шедших за плугами и боронами, в которые были впряжены маленькие упрямые местные лошади, называемые здесь клепперами. Миша знал этих лошадок, потому что на их мызе Энгр, где проводил он летние вакации, было таких три, а на одной из них — пегой, с белым ремнем вдоль спины, тихой и ласковой — учил его дядюшка верховой езде.
Вспомнив о своей любимице, Миша ласково похлопал по шее и статного красавца жеребца, которого тоже уже успел полюбить. Впрочем, любовь к лошадям, возникшая у него в детстве, не оставляла Барклая всю жизнь. И в каких бы чинах он ни был, он сам чистил коня, сам задавал ему корм, и только когда уж было ему совершенно недосуг, передоверял это ординарцам или кому-либо из адъютантов.
…Ясным апрельским днем въехал Барклай в маленький городок, уютный и чистенький, наполненный светом и воздухом, в котором господствовали два цвета: голубой и зеленый — от начинающих зеленеть садов и перелесков, лугов и полей и от большого озера и реки, по берегам которых и вытянулся Феллин. Два этих господствующих цвета перебивались тремя другими: желтым, серым и красным — домиками горожан и поселян, крытыми соломой и черепицей. Над домиками возвышались острый шпиль кирхи и башня рыцарского замка, сильно поврежденного прежними войнами и штурмами.
Спросив у первого встреченного им унтер-офицера, где найти командира полка, Барклай поскакал к замку.
Полковник Шток внимательно прочитал письмо, изредка быстро взглядывая на Михаила, так же внимательно просмотрел привезенные им казенные бумаги, после чего, расспросив о том, кто готовил его к экзаменам, остался, кажется, всем прочитанным и услышанным доволен.
— Пойдите, корнет, теперь в город и найдите себе квартиру. А завтра в семь часов утра извольте прийти ко мне. Тогда я скажу вам, к кому поступите вы в команду и в какую должность будете определены.
Барклай приложил руку к треуголке и четко повернулся, молодцевато звякнув шпорами. Но не успел он сделать и шага, как полковник сказал:
— Впрочем, постойте.
И тут же кликнул адъютанта.
— Возьми с собой корнета да помоги ему устроиться на квартиру.
И Барклай почувствовал, что попал он к хорошим людям, судя по всему, уже принявшим его в свое сообщество, которое и по рассказам бригадира, и по тому, что слышал он от других военных, представляло собой великое армейское братство, должное заменить для каждого состоявшего в нем строгую и добрую семью.
И начались военные будни, четко разделенные на подъемы и отбои, на походы и учения, смотры и парады. Впрочем, парадов было совсем немного, смотры тоже случались не часто, совпадая, как правило, с большими маневрами, которыми руководили генералы, а то и кто-нибудь из фельдмаршалов. Но было это редко, а вот учения занимали почти все время. Кавалеристы-карабинеры должны были и метко стрелять, и умело сражаться в конном строю. Они совершали многоверстовые переходы, изучали правила маскировки в засадах и в разведке, и премудрости скрытных дальних рейдов, и каноны сбережения коней под снегом и дождем, в бескормицу и холод. При всем этом необходимо было сохранять молодцеватый вид и не показную, а подлинную бодрость и идти на смотрах и парадах столь слаженно и красиво, чтобы у всех, кто видел их, дух захватывало от этой несказанной удали и великого мастерства.
Когда же оставался Михаил один в комнате, которую снимал он с полным пансионом, чаще всего время проводил за книгами. Правда, в первый год книги были редкими гостями в его доме — Шток не больно-то жаловал книгочеев, и, признаться, почти не было их среди офицеров. Не до книг было, да и командир полка предпочитал кабинету манеж и конюшню, а ведь известно, что подчиненные охотно увлекаются тем же, чем с горячностью занимаются начальники.