Государыня, прочитав все, что поднес ей граф Фридрих, пожаловала ему за труды сразу два ордена — Владимира и Александра Невского.
Прежде чем рекомендовать вас к нему в адъютанты, я многократно беседовал с графом и скажу вам, Барклай, редко доводилось мне говорить с человеком столь умным, столь образованным и по-настоящему глубоким. Он, кажется, правильно понял Россию, хотя мало кто, даже родившись здесь и прожив в ней всю жизнь, может сказать, что понимает эту в общем-то странную и необыкновенную страну.
Паткуль задумался и замолчал, а потом вдруг сказал:
— Уму всегда противополагается чувство, как и грубой материи противополагается душа. И иногда там, где бессилен ум, значительно более состоятельными оказываются чувства, а где бессильно познание опытное, от ума идущее, там победу одерживает духовное проникновение, исходящее из сердца.
Так, наверное, и Россия. И граф Фридрих, скорее всего, понял ее сердцем, душою почувствовав сокровенный смысл этого великого сфинкса. Во всяком случае, он вник в ее земледелие, в ее промыслы и мануфактуры, попытался разобраться в нравах и обычаях огромного множества встреченных им разноплеменных аборигенов. И, связывая все воедино, пришел граф к генеральной мысли, что ждет столь обширную и богатую страну великое будущее, если только не пожалеть сил на то, чтобы улучшить ее состояние, а более всего сделать ее народ просвещенным.
Паткуль вновь помолчал немного, а потом, завершая рассказ, сказал:
— А ведь государыне ничто не могло показаться столь приятным, как эти размышления графа Фридриха, ибо нет большей российской патриотки, чем императрица. — И вдруг засмеялся: — Наверное, земля такая — Ангальт, что, подобно питомнику, выращивает таких отчизнолюбцев и ревнителей к процветанию России, каковы и граф Фридрих и матушка-государыня!
Ангальт встретил своего нового адъютанта сердечно и просто. Казалось, что эта бесхитростность присуща ему от младых ногтей, как и сквозящая во взгляде доброта и всяческое отсутствие чванства.
«Видно, ангальтский питомник выращивает не только российских отчизнолюбцев, но и подлинных мудрецов, ибо простодушие всегда сопутствует великому уму», — подумал Барклай, только познакомившись со своим начальником.
Говорили, что и бывшая ангальтская принцесса София-Фредерика-Амалия, а ныне российская императрица Екатерина Вторая тоже весьма проста в обращении, а между тем столь мудра, что прозвание ее поэтами Северною Минервой уже не воспринимается как некое стихотворное преувеличение.
Между тем не успел Барклай как следует вникнуть в дела, познакомиться со всеми офицерами и побывать во всех батальонах, как совершенно неожиданно графа Ангальта назначили еще и генерал-директором Сухопутного шляхетского кадетского корпуса.
И тут оказалось, что новое поприще увлекло графа гораздо сильнее, чем служба в войсках. По целым неделям, а потом и по месяцу не появлялся в штабе егерей Федор Евстафьевич, как теперь уже постоянно называли его все.
А для Барклая это означало, что почти вся переписка, которую вел командир корпуса, теперь становилась его делом. Это было трудно и ответственно, а нередко довольно мудрено, но в то же время и полезно, потому что заставляло вникать в такие проблемы и постигать такие истины, до которых он дошел бы еще через много лет, да и то если бы стал генералом.
Но бумаги бумагами, а кроме того и прежде всего нужно было понять новую службу, новый род войск — егерей.
Егеря оказались во многом сродни карабинерам — во многом, да не во всем.
Сходство было в том, что и карабинеры и егеря появились в одно и то же время — в начале 60-х годов. Первый егерский батальон был сформирован по приказу Румянцева за шесть месяцев до рождения Барклая. Правда, этот батальон долго оставался единственным, но в полках появлялись одна за другой егерские команды силой от полуроты до роты. И лишь с 1770 года стали формироваться отдельные егерские батальоны, а еще через пятнадцать лет — и егерские корпуса четырехбатальонного состава.
Егерские корпуса были созданы по инициативе новоиспеченного фельдмаршала и президента Военной коллегии Григория Александровича Потемкина — самого влиятельного вельможи в России, оказывавшего сильнейшее воздействие на императрицу даже и после того, как перестал быть ее фаворитом. Любое дело, за которое брался Потемкин, он вершил с государственным размахом, с умом и предусмотрительностью, с четким пониманием перспективы, всегда добиваясь безукоризненного его выполнения.