Продавцы газет увидели его и засвистели ему вслед.
— Эй! — выкрикнул старший. — Ты хорошо придумал! Носить ботинки на плече, а не на ногах!
Парнишка даже не посмотрел в их сторону.
Он шел к Горану. Подойдя к дому, где он жил, парень оробел, заглянул в приоткрытую дверь, но зайти не решился. Горан заметил его и вышел навстречу.
— А, это ты, приятель! — обрадовался Горан. — Входи, входи! Здравствуй, капитан! — Горан подал ему руку.
Мальчишка посмотрел на свои ноги, потом на ботинки и, покраснев, сказал:
— Отец велел вернуть тебе ботинки.
— Почему? — удивился Горан. — Ведь я тебе их подарил! Ты, видно, не так ему объяснил?
— Нет, я ему все рассказал…
Парнишка волновался. Ему было жаль расставаться с ботинками. И жаль, что все так кончилось. Он вытащил из-за пазухи газету, развернул ее и, указывая на портрет, спросил:
— Это ты?
Горан взял газету из рук мальчика и жадно прочитал короткое сообщение под портретом. Лицо его стало бледным.
— Правда, что про тебя пишут? — не дожидаясь ответа, спросил мальчик.
Его вопрос словно обжег Горана.
— Пишут… — раздраженно сказал он. Сжав газету в комок, он выбросил ее прочь.
Парнишка бросил ботинки к ногам своего «благодетеля» и выбежал на улицу. И только теперь Горан понял, что привело этого парнишку к нему в дом, и испытал острое чувство стыда. Он бросился вслед за мальчишкой, но тот так быстро бежал по улице, что догонять его пришлось бы бегом. А ему так хотелось поговорить с мальчишкой и его отцом, объяснить, как все было. Но кто ему поверит? Какие у него доказательства, что он говорит правду?
«Отец этого парня честный и прямой человек, если он не побоялся послать ребенка вернуть «герою дня» его подарок, — раздумывал Горан. — А разве я смогу каждому, презирающему меня, объяснить, что газета лжет?..»
В этот день он не пошел на аэродром и не предупредил командира эскадрильи, что плохо себя чувствует. Сообщение в газете не выходило из головы. Он представил себе, как газета ходит по рукам и все указывают на его портрет.
Он думал о том, что сегодня, часам к четырем дня, почта придет в его село. И все узнают, что он, сын Златана Дойчинова, брат Томы, сын доброй тети Драги, поднял руку на русского человека. «Как встретит эту новость мама? Как она переживет это?» — спрашивал себя Горан.
В дверь постучали, но он не отозвался.
— Господин Златанов! К вам уже в третий раз приходит девушка. Она просит впустить ее. Говорит, что ваша сестра, — услышал он за дверью голос хозяйки.
«Это Сийка!» Горан обрадовался. Ей он постарается объяснить все, она поймет его.
— Пустите ее, — отозвался Горан.
Сийка встала в дверях. Она смотрела на него враждебно, отчужденно. Видно, собиралась что-то сказать, но его вид привел ее в замешательство.
Горан пригласил ее сесть, в руках у нее он заметил злосчастную газету.
— Пришла мама, — как можно спокойнее старалась говорить девушка, — и вот! — Она показала ему газету. — Она никогда не покупала газет, но сегодня весь город говорит о том, что какой-то наш летчик сбил русский самолет. Она посмотрела на твой портрет и обмерла. Дома мама плакала и все жалела тетю Драгу. Ты запятнал весь наш род изменой! Я не хотела этому верить, но вот — читай!
Она развернула газету.
— Что же ты вчера умолчал о своем подвиге?! От радости потерял голову? Герой! — произнесла Сийка с презрением. — Люди проклинают тебя.
Горан понял, как беспардонно обошлись с ним фашистские угодники. И ничем нельзя оправдаться, если бы даже он и решился на это сейчас.
Златанов улыбнулся, стараясь успокоить девушку.
— Ты настоящая болгарка, Сийка. Предателей надо ненавидеть. Я не сержусь.
— Ты сошел с ума? — прервала его Сийка. — Говоришь так, будто ты здесь ни при чем!
— Мне трудно объяснить тебе, Сийка, но, поверь мне, все, что написано в этой паршивой газете, — ложь. Придет время, и люди узнают правду. Скажи своей матери: совесть моя чиста. Я не стрелял в русских.
Сийка слушала его и чувствовала: слова его шли из глубины сердца… Так не мог говорить подлец. И все-таки…
6
Генерал Брадов сидел за столом командира эскадрильи, положив тяжелые кулаки на пухлую папку с бумагами. Старый вояка отдавал предпочтение общевойсковой форме. Перейдя в авиацию, он не пожелал поменять мундир, которым гордился. Ему никто не возражал, хотя удивлялись его чудачеству. Чуть поодаль, напротив, сидели два полковника, прилетевшие с ним из Софии.