Он увидел Софию, ее дома, парки. Нажал на гашетку, но американский истребитель ловко ушел из-под обстрела. Для «Лайтнингов» его самолет был слишком легкой добычей, и они кружились над ним, будто играя в кошки-мышки. Резко уйдя в сторону, Горан пропустил их вперед и дал очередь, не рассчитывая в этой обстановке на удачу. Он не сразу заметил, как один из «Лайтнингов» оказался его мишенью. Охваченный пламенем, американский самолет падал на землю.
«Этого они мне не простят», — подумал Горан. Он летел над северными склонами Витоши, покрытой плотными облаками. Маневрируя, он уходил под их покровом. Прошел облачный заслон, «Лайтнингов» уже не было, не видно было и бомбардировщиков. Перед ним расстилалась София, объятая дымом и пламенем. Он почувствовал непреодолимую боль в сердце, словно видел не горящий город, а живое существо, страдающее в огне. Он должен был вернуться на аэродром — бензин и боеприпасы на исходе. Над Владайским ущельем показались американские бомбардировщики. Они сделали свое черное дело и теперь возвращались обратно. Горану было ясно, что так могли поступить только варвары, а не враги фашизма. Он почувствовал, как на него нахлынула волна ненависти. Горан развернул свой самолет и стремительно пошел на них. Он ничего не видел, кроме горящей Софии и этих чудовищ, сбросивших свой смертоносный груз.
Самолет вздрагивал, Горан выжимал из него все, что мог. Шел на сближение с врагом, презирая опасность. Огненные трассы прошивали небо, со всех сторон к нему стремилась смерть. Горан до боли в пальцах нажал на гашетку, оказавшись совсем близко к бомбардировщику, на фоне которого его самолет казался до смешного ничтожным. Он услышал оглушающий треск и… раскрыл парашют. Земля оказалась совсем рядом. Горан упал на вспаханное поле и не сразу заметил, что около него оказались двое крестьян из соседнего села Горна-Баня.
— Ранило тебя, парень? — спросил один, постарше.
Горан не понял слов. Крестьяне переглянулись, недоуменно пожали плечами. Вопрос повторил второй крестьянин, помоложе:
— Ранен, что ли, спрашиваем тебя?
Горан медленно поднял голову. Он догадался, о чем его спрашивают.
— Нет, не ранен.
— Помоги! — попросил пожилой молодого, желая поставить Горана на ноги, чтобы удостовериться, в самом ли деле тот цел и невредим.
— София горит. — Горан посмотрел в сторону города. Долину застилало дымом.
— Болтали, что немец будет оборонять Софию… — с раздражением заметил старший. — Да где там…
— У меня в Софии живут родственники…
— Н-да…
По черному вспаханному полю, то показываясь, то скрываясь за холмом, скакала белая лошадь. Остановив коня перед Гораном, ездок лихо спрыгнул на землю, его острые коленки вылезали из ветхих штанов.
— Пожалуйста, господин офицер! — он указал на коня.
Горан сложил парашют.
— А кто вернет мне коня? — спросил ездок.
— Найдешь его на аэродроме. Спросишь там Горана Златанова.
Крестьянин призадумался. Потом неожиданно и сам вслед за Гораном вскочил на коня, обхватил его руками.
— Так лучше. Я видал картину — ополченцы на Шипке так ездили.
Командир полка стоял перед штабом, держа в руках фуражку. Его сутуловатая фигура, будто вбитая в землю, застыла в тревожном ожидании. В этом бою его полк понес большие потери, хотя точно подсчитать их еще не успели. Ему хотелось надеяться, что многие летчики приземлились на другие аэродромы или совершили вынужденную посадку. Немецкие самолеты тоже поднимались по воздушной тревоге, но они не ввязывались в бой, не пришли на помощь болгарским летчикам.
Полковник в гневе и обиде кусал губы. Он заметил двух всадников и ждал их приближения. «С какой вестью?..» — раздумывал полковник.
Горан осторожно, словно что-то живое, положил на землю парашют и направился к полковнику.
— Сбил один «Лайтнинг», таранил Б-29, прыгнул с парашютом, — доложил он.
— Что можете сказать о наших?
— Симеонов и Николов погибли… О других ничего не знаю.
— Уже четверо, — сокрушенно вздохнул полковник.
Хотя американцы тоже понесли немалые потери, полковник боялся показать свою растерянность подчиненному.
— В самолете, тараненном вами, — сказал он, — погибли трое. Трое выбросились с парашютом.