С несвойственной ей восторженностью Елена Дмитриевна заговорила об умении Фрунзе влиять на людей.
— «Влиять» не то слово, — уточнила она. — Михаил Васильевич внушал свою веру другим, вовлекал в борьбу до победы! — Стасова, чуть поразмыслив, назвала в доказательство своей правоты многих подпольщиков, полководцев, бойцов революции, оказавшихся в «силовом поле» Фрунзе.
Среди них промелькнула фамилия Карбышева.
— Вы имеете в виду генерал-лейтенанта Карбышева, героя? — переспросил я.
— Да-да! — подтвердила Стасова. — Влияние Фрунзе на Дмитрия Михайловича просматривается с достаточной рельефностью.
Мой давний интерес к личности Карбышева вспыхнул вновь с покоряющей силой. Невольно стал расспрашивать о нем Елену Дмитриевну. А она не отмахнулась от моих расспросов. Не сказала, как иногда бывало: «Это к делу не относится, товарищ». Я почувствовал ее заинтересованность в разговоре о Дмитрии Михайловиче.
— Известно ли вам что-нибудь, Елена Дмитриевна, о его старшем брате?
— О Владимире Михайловиче Карбышеве? — уточнила она. — Это очень интересный человек. Загляните в архивы Казанского университета и жандармского управления. Поройтесь в документах, связанных с делом Александра Ульянова и его сообщников. Там вы найдете причастного к этому делу Владимира Карбышева и его близкого друга Константина Сараханова. Они были студентами старших курсов, когда в стенах университета появился Владимир Ульянов. Интерес к нему всеобщий. Брат казненного совсем недавно, всего за несколько месяцев до начала учебного года, участника покушения на императора Александра III… А познакомиться с молодым студентом юридического факультета труда не составляло. Варились в одном котле, вращались в одной среде… Вскоре оказались и в одной тюрьме… — Елена Дмитриевна спохватилась. — Да что мне вам рассказывать? Сами пойдите, поищите. Скажу лишь, что, знакомясь с архивными материалами, разговаривая с людьми, знавшими Дмитрия Михайловича Карбышева, я поняла: старший брат сыграл в его жизни примерно ту же роль, что Александр Ульянов в жизни Владимира Ильича Ленина. Правда, достигнув духовной зрелости, Дмитрий Карбышев опередил своего брата, оказался мудрее в понимании исторического развития, судеб нашей страны. Но привел в смятение его детскую душу, заронил в нее искру свободолюбия старший брат…
— Елена Дмитриевна, — напомнил я, — вы говорили, что на Карбышева оказал большое влияние Михаил Васильевич Фрунзе…
— Об этом мне известно не из архивов. Я была секретарем Центрального Комитета партии. Ко мне стекались вести с фронтов гражданской войны. Не раз виделась, беседовала в ту пору и с Фрунзе, и с его комиссарами Сергеем Ивановичем Гусевым, Валерианом Владимировичем Куйбышевым, Бела Куном…
В подтверждение своей мысли Стасова привела интересный эпизод:
— Несколько раз хотели забрать Карбышева в аппарат Наркомата по военным и морским делам в Москву. Фрунзе не давал. А когда самого Михаила Васильевича перебросили с Восточного на Южный фронт, он добился разрешения вызвать Карбышева к себе в Харьков… Вскоре мы встретились с Фрунзе в ЦК. Беседовали о разном. Между прочим, я спросила его: «Неужели, Михаил Васильевич, вам так уж необходим Карбышев?» Он обратил свой ответ в шутку: «Понимаете, Елена Дмитриевна, наверное, мог бы и обойтись, хотя мы сдружились. Но есть одно непреодолимое и деликатное обстоятельство. Дал я Карбышеву изучать первый том «Капитала» Карла Маркса. Он ведь в царской Военно-инженерной академии в такие книги ни при какой погоде не заглядывал. Мне и захотелось по-настоящему приобщить его к марксизму. Пообещал консультировать и проверять, как он усваивает каждую главу… Дал слово — держи. А тут вдруг оказались на разных фронтах. Вот и пришлось взять его к себе. Мне-то к нему вернуться сложнее, на Украину назначен с ведома Владимира Ильича…
Шутка шуткой. А Стасовой доводы Михаила Васильевича показались достаточно серьезными.
— О влиянии Фрунзе на Карбышева мне говорил и Дзержинский, — продолжала Елена Дмитриевна. — Уж не знаю, где и когда Феликс Эдмундович познакомился с Карбышевым, но уверял меня, что назвал бы его убежденным и преданным фрунзенцем, если бы сам Фрунзе не был ленинцем.