По — настоящему взбунтовался он, когда Ольга похвалила его за осмотрительное поведение, благодаря чему он не вылетел из армии, как некоторые соседи по дому, проявившие в сложный для республики период удивительную слепоту и нерасчетливость. Ее слова, ее покровительственный тон переполнили чашу терпения. Правда, он объяснил ей, что поступил так, руководствуясь своими убеждениями и представлениями о чести, а не осмотрительностью или какими — либо расчетами, что, таким образом, третья звезда — это награда за то, что руководители республики и товарищи могут быть уверены: пока штабом дивизии руководит подполковник Гавлик, партийную организацию возглавляет подполковник Козина, танки дивизии не выйдут на пражские улицы поддерживать всякий крикливый сброд. Однако после этого разговора их семейная жизнь окончательно разладилась…
Ольга неистовствовала подобно тигрице. Он несказанно удивился, подсчитав, сколько разных писем и заявлений написала она, борясь за свое благополучие, и положение в обществе, которое она создавала, используя его имя, Нина оставалась с ним до тех пор, пока ей не пришлось впервые приготовить себе завтрак. Сам Гавлик уже много лет дома не завтракал, потому что его рабочий день начинался чуть свет. Еще больше дочь пожалела о том, что мать ушла, когда понадобилось постирать белье. Обдумав положение, она заявила отцу, что придется найти приходящую прислугу.
Отец посмотрел на растерянную дочь, на ее беленькие ручки с накрашенными ногтями и понял, что без домработницы Нина с домашним хозяйством не справится. А впрочем, чему тут было удивляться? Ольга, сама выросшая в семье бедных крестьян, воспитала дочь как барышню довоенного времени. И в университете Нина переползала с одного курса на другой только благодаря стараниям матери, которая, приходя к преподавателям, сразу заявляла: «Я жена подполковника Гавлика…»
За окнами мелькала щедрая, омытая дождями болгарская земля, а полковнику представлялись голые стены его однокомнатной квартиры, жесткий диван, который Ольга не забрала, потому что он был сделан по специальному заказу для него, старинный шкаф. Прошло два года, как они с Ольгой развелись, и полтора года, как ушла Нина. Теперь она только звонит по телефону, когда ей или матери нужны деньги.
Сначала Гавлик терпеливо объяснял ей, что деньги у него есть и он, конечно, может ей их дать, однако пора бы подумать не только о том, как их тратить, но и о том, как их зарабатывать. Терпения у него хватило на год. Теперь же, выслушав ее настойчивые просьбы одолжить деньги с возвратом, он деловым тоном спрашивает:
— Больше тебе нечего сказать мне? — и кладет трубку на рычаг, но сознание неясной вины перед этими двумя женщинами почему — то не покидает его.
Действительно, под его руководством сколачивались роты, батальоны, полки, а упорядочить взаимоотношения в собственной семье он не сумел. И грош цена в таком случае всей его службе, если он допустил, что его жена и дочь превратились в тунеядок.
Глядя на Марию, наблюдая за ней, никто бы не сказал, что она уже десять лет вдова. Ведь она никому никогда не жаловалась на переживаемые ею трудности, связанные с теперешним положением, не подчеркивала, как порядочна и благородна, как свято хранит верность умершему. Нет, не такова была Мария. Она ничего не выставляла напоказ, даже когда Арбет был жив и ей многое приходилось терпеть.
Замуж она вышла только потому, что хотела иметь семью и детей. И некого винить в том, что Арбет оказался совсем не тем человеком, который ей был нужен. Какой мужчина признался бы, что он лентяй и грубиян, картежник и пьяница? Нет, ни один мужчина ничего подобного заранее о себе не скажет. Не сказал и Арбет.
Марию, в то время сельскую учительницу, он ошеломил перспективой жить в Братиславе, в квартире с горячей водой и отоплением, где не придется разжигать прескверный лигнит хворостом, политым керосином. А в остальном все было как у всех. Обжигающие взгляды, проникновенные, будоражащие душу речи, которым веришь лишь потому, что хочешь верить. Если бы женщины могли заранее предвидеть, в кого превратятся их избранники лет через десять — пятнадцать, они бы не торопились выходить за них замуж и не родили бы детей. Но тогда… тогда человечество вымерло бы…
Даже после первой затрещины Мария не разочаровалась в муже. Напротив, прикладывая к следам от мужниных оплеух платок, намоченный в холодной воде, она пыталась его оправдать. Сердце ее ликовало: он ревнует ее, значит, горячо любит!