Он закрыл глаза и, прислонившись спиной к завалинке, некоторое время пробыл в неподвижности, без мыслей и желаний. Ему показалось, что он просидел так целый час. Раскрыв глаза, он увидел то же самое, что видел и прежде: оголенные поля, скользящие тени, обугленный ветряк на холме. Но по-другому все освещалось вокруг; опять где-то незримо возникла и крепла торжественная мелодия любимой песни, и одно видение — солнечное и простое, настоящее, как настоящими были видимые холмы, — встало перед глазами, и все окружающее как бы просвечивалось сквозь этот образ. Это было видение Родины, которую Сергей представил наконец всю сразу — с одесским шумным прибоем и необъятной тишиной сибирской тайги, с мягким и теплым воздухом Тбилиси и с северным соленым и беспокойным ветром Архангельска. И он с радостным чувством подумал, какая она неохватная и сильная, ласковая, его Родина! И как хорошо было чувствовать себя за ее широкими плечами. Кто же может победить ее — такую?
Будто удивившись чему-то, он снова повернул голову к востоку, и его сурового и торжественного лица почти ощутимо коснулось теплое и доброе дыхание Родины. Она жила, ждала, напоминала и приказывала, и Сергей, неожиданно смутившись (он боялся, что вдруг начнут пытать и он, не выдержав боли или в беспамятстве, сболтнет лишнее; это было бы ужасно, страшнее смерти), сказал себе твердо: «Нет!»
Полный нового, сильного ощущения Родины, он так и вошел в комнату, где должен был совершиться допрос. С настороженностью, как если бы вселился в него другой, строгий человек, судивший его поступки, он следил за собой, внутренне весь напрягаясь, готовясь к испытаниям…
Допрашивал толстый, раздражительный фашист, который то вскрикивал визгливым голосом, то, осторожно сдерживаемый переводчиком, делался надменным и важным. Переводчик, сухой, длинный, с помятым, как носовой платок, лицом, иезуитски вкрадчиво допытывался, какие части занимают завод. И Сергей по каким-то неуловимым признакам — не по языку, что походил скорее на иностранный, чем на русский, а по тем отстоявшимся в памяти признакам, выбранным из книг, кинокартин, воспоминаний старших, и по чутью, обострившемуся до прозорливости, узнал в нем русского белогвардейца.
У Сергея задрожали руки от бешенства, он спрятал их назад, чтобы не выдать себя.
— Нас интересует, молодой человек… э-э… наименование, численность частей, обороняющих завод. Трудно поверить, что вы не знаете. Мы обещаем вам жизнь — цена достаточная, по-нашему, за такую… э-э… незначительную информацию…
— Не знаю, — сказал Сергей хмуро, — я солдат, меня об этом не информировали.
Мысль о том, что противник не знает о численности обороняющих завод частей, обрадовала Сергея. Гордость за товарищей, которых ни за что не сломят враги, и уверенность в самом себе — его не сломят тоже! — переполняла Сергея, и это было главное, что он чувствовал.
После десятков вопросов, на которые Сергей не отвечал или говорил: «Не знаю», ему показали наскоро вычерченный, видимо перенесенный с фотографии (не зря летал разведывательный самолет) план заводской площади с линиями окопов, и потребовали указать, где находилось его подразделение во время боя.
«Кретины, — думал Сергей, — разве понять им, что я не могу, не хочу и не имею права ничего говорить».
— Не знаю. Я тут ничего не понимаю, — сказал он с раздражением и отвернулся к окну.
Офицеры некоторое время молчали. У Сергея копилось дерзкое желание плюнуть в глаза им обоим, но он сдерживал себя до поры, зная, что этот момент еще наступит.
— Ты что, неграмотный? — вдруг заорал белогвардеец.
Сергей со злорадством отметил: «Ага! Не выдержал. Прорвало! Нервы, понятно…»
Гитлеровец вдруг приблизился и железной линейкой, которую взял со стола, наотмашь ударил Сергея по лицу.
Сергей сдавленно вскрикнул, поднимая руки, скрипнул зубами, еле держась на ногах.
Второй удар свалил его на пол; он отполз к стене и сел там, сплевывая кровь, удар пришелся по рту.
— Ну, теперь скажешь? — заорали они оба.
Сергей, медленно опираясь руками о стенку, встал. В глазах плыли темные, размытые круги, и все вещи двоились — уже не два, а четыре человека уродливо покачивались перед ним.