А в инструментальном не верят, что ухожу. Смеются: «Дядя Никита тебе задаст!» Испугался я дядю Никиту! После того что произошло, я и минуты не могу оставаться в его бригаде.
Меня очень обидело его поведение на заседании завкома. Я не был в числе приглашенных, но явился, потому что подводили итоги соревнования. И потом я знал, что возникнут разговоры о моем проступке. Так и случилось. Сначала дядя Никита меня защищал. Это понятно, потому что он боролся за честь своего цеха. Но когда председатель завкома зачитал постановление: «Лишить инструментальный цех первого места», дядя Никита поднялся, отыскал меня глазами — я спрятался за чью-то спину, но он все равно увидел, — и сказал:
— Все еще сидишь? И тебе не стыдно? Глаза бы на тебя не глядели…
Я посидел немного и ушел. Мне было очень плохо. Я долго ходил по коридору. Потом отправился в цех. Там все уже знали. Товарищи меня окружили, но я ни с кем не мог говорить. Подумать только: стал позором всего коллектива! От этого не только из цеха — на край света сбежишь.
Я не буду описывать, что переживал после. Дядя Никита со мной не разговаривал. Остальные разговаривали, но я понимал, что это из жалости. Лучше бы проработали на собрании, чем так молчаливо терзать.
В чем же моя вина? Начну по порядку.
В конце месяца, как всегда, бригада дяди Никиты собирала штампы для заготовительного цеха. У нас накопилось много штампов, готовых к сдаче, но не было направляющих колонок. Эти колонки отжигались в термической мастерской механического цеха. Дядя Никита из себя выходил, и я был не в духе: заготовительный требовал штампы, а мы не могли дать. И вдруг звонок из термической: получайте свои колонки! Мы обрадовались, быстренько выписали требование. Дядя Никита послал меня за аккумуляторной тележкой. Я ее не нашел: на ней повезли детали на склад и не вернулись. Я говорю дяде Никите: «Давайте сбегаю в механический, заберу колонки, сколько донесу, а за остальными тележка съездит». Он говорит: «Валяй!» Я побежал. Только за ворота цеха — навстречу тележка. Кричу водителю Грише Переверзеву: «Заворачивай в механический!» — и показываю требование. Он говорит: «Это нам свободно, садись, подвезу!» Я сначала не хотел садиться. В этот день начальник вывесил приказ, запрещающий катание на тележках: они для деталей предназначены. Как выяснилось после, Гриша об этом приказе не знал. И я ему ничего не сказал. Это моя вина. Я подумал: была не была, немного проедусь, начальник не увидит, а детали быстрей доставлю. Вскочил на тележку — и поехали! За пять минут домчались до механического, с ветерком, что называется. Ворота в механическом широкие, мы без остановки — в цех и, не сбавляя хода, по цементной дорожке, мимо станков — к термичке.
Тут я увидел Зину Каширину. Она на меня посмотрела, и я соскочил с тележки. Я хотел пару слов сказать Зине насчет одного дела. Я соскочил ловко, но этот горе-водитель неожиданно сделал крутой поворот. Я упал, а он и проехал по ноге. Мне ничуть не было больно, сразу же поднялся, обругал Гришу и пошел к Зине. Правда, я немного хромал, но это чепуха. Я разговариваю с Зиной, а у нее губы трясутся… Смотрю, ко мне сбегается народ. Батюшки мои! Начальник цеха, мастера, рабочие: «Что случилось? Кто такой?» Кто-то врача зовет, кто-то кричит: «Охрану труда!»
Пришел инспектор по охране труда, начал составлять акт. Я шучу, посмеиваюсь: ерунда, мол…
Вдруг вижу: влетает в цех дядя Никита. Бледный, без фуражки, седые волосы растрепаны, задыхается… Добежал, увидел, что жив-здоров, и — так и сел на ящик с песком… Все молчат, смотрят на него. Дядя Никита посидел-посидел, потом встал, замахнулся на меня и пошел прочь. Шел медленно, какой-то слабой походкой, и зачем-то голову щупал рукой… Мне стало жаль его…
Вот тут обрывается мое заявление, потому что, действительно, я увлекся, и оно получилось очень длинное. Дальше, как и советовала Зина, я буду вести просто дневник…
Скажу честно: мы с дядей Никитой и до этого жили не особенно дружно. Я не хочу, чтобы меня расхваливали, — самому мне больше известно, что я из себя представляю, — но хотя бы одно одобрительное слово он сказал по моему адресу! Ни одного! Мало этого. Наша стенная печать нередко помещает заметки о трудовых успехах молодых рабочих. Отмечалась и моя работа (обо мне обычно пишет какой-то Очевидец, я думаю, это Гриша Переверзев, он член редколлегии…).