Так что же вы думаете? Дядя Никита говорит:
— Опять Ткача отметили. Зря! Он мог бы сделать больше и лучше. Не иначе, этот Очевидец — его дружок… Рука руку моет.
Говорит, а сам так и колет меня острыми глазами. Я молчу. Стыдно. Ведь угадал же дядя Никита: действительно, Гриша Переверзев — мой друг. Но что с ним сделаешь! Мнит себя писателем, и все! Говорю ему: ты, дескать, Гриша, полегче обо мне в газете, а он посмеивается только…
Я уверен: напрасно придумали псевдонимы. Зачем человеку прятаться? В последней своей корреспонденции Гриша разгромил меня в пух и прах. Я ему сказал:
— Ты, Очевидец, зачем прячешься? Смелости не хватает подписать свою фамилию?
Он усмехнулся:
— Это же критическая статья, имею право!
В своей критической статье Гриша писал:
«Из-за Ткача нам приписали случай травмы. Небывалое дело! Однако это факт. По условиям соревнования мы должны потерять первое место: на советских заводах не должно быть травм».
Конечно, у нас не должно быть травм. Подобных случаев я и не помню. Видно, охране труда на заводе делать нечего, вот она и цепляется к пустякам…
Я не хочу сказать, что невиновен. Я понимаю, что совершил проступок. Но мне обидно, что цех потерял первое место. Пусть бы меня наказали по заслугам, но зачем отнимать первое место?
Больше всего досталось дяде Никите. Начальник сказал ему:
— Дядя Никита, вы не воспитываете людей. Ткач-то у вас, оказывается, недисциплинированный человек. Зачем он нарушил мой приказ? Я запрещал кататься на тележке.
Как я уже сказал, дядя Никита пытался меня защищать:
— Ткач дисциплинированный. Это случайный проступок. Он не катался, он ехал по делу.
Так он говорил в кабинете начальника. Но в цехе бранил меня почем зря. Я сказал:
— Ну, хорошо, дядя Никита. Я не маленький, сам понимаю.
Дядя Никита вскипел:
— Ага, понимаешь! В таком случае ни за чем ко мне не обращайся!
Ну и прекрасно. Разошлись как в море корабли. Я числюсь в бригаде дяди Никиты, но работаю в механическом по сборке стенда. После смены захожу в инструментальный, беседую с ребятами. У дяди Никиты загадочно-зловещий вид. Ясно, что он знает о моем решении перейти в механический…
Работы по стенду близятся к концу. Ребята, с которыми я работал, радуются: скоро обратно в свой цех. Я не могу разделить их радость. Человеку, который стал позором коллектива, нечего делать в своем цехе. Уйду, уйду, решено окончательно и бесповоротно!
Тревога приходит ко мне, когда ничего не делаю. А когда работаю — прощайте, невеселые мысли! Чудесная должность — быть инструментальщиком! Забываю все, когда занят работой. Я помню каждую деталь, которую сделал за этот год после ФЗО, каждое углубление, каждое гнездышко, которое обрабатывал своим инструментом.
Ну вот, все кончено. Ушла комиссия, которая принимала стенд, а мы все еще не расходимся. Огромная, нежно поблескивающая плита, строгие направляющие, легкая стрела подъемного крана, — прощай, прощай, инструментальный стенд, милый ты наш механизм точности, как мы тебя называем…
Я вдруг обнаружил, что остался один. Куда идти? Оглянулся. Зины не было на рабочем месте. Неужели ушла? Сегодня мы с ней повздорили. Кто-то ей сказал, что я стремлюсь в механический цех из-за ее красивых глаз. Она обиделась, думала, что это исходит от меня. В общем, у нас довольно сложные отношения. На людях мы обычно подшучиваем друг над другом, а останемся вдвоем — не знаем, что говорить… Зину я нашел у выходных дверей. Она стояла у доски приказов. Я потянул ее за рукав. Зина оглянулась.
— Здравствуйте, — насмешливо сказала она. — Вы ко мне?
— Да, — сказал я. — Ты домой не идешь?
— Я, конечно, иду домой. А вы, вероятно, тоже идете домой?
Мой добродушный вид, наверное, обескуражил ее. Зина нахмурилась, лицо ее погрустнело. Она молча вышла из цеха. Я, конечно, за ней. Пройдя несколько шагов, она спросила:
— Итак, с завтрашнего дня — к нам?
Не столько вопрос, сколько ее беспокойная улыбка ободрила меня. Я сказал твердо:
— Да, завтра — к вам.
Она отвернулась, и уже до самого дома мы не проронили ни слова. У калитки долго стояли, занятые каждый своим делом: я жевал листочек, сорванный с дерева, Зина щелкала замком своей сумочки. Неожиданно мы услышали шаги. К нам подходили дядя Никита и секретарь цехового комитета комсомола Гришин. Они остановились недалеко, Гришин подозвал меня к себе; пока я разговаривал с ним, дядя Никита стоял рядом и отчужденно смотрел в сторону.
Гришин сообщил мне, что на завтра в инструментальном цехе назначено комсомольское собрание.