Кончилась война. Завод стоял, спокойно попыхивая дымками, резвые «кукушки» бегали по узкоколейной дорожке, подвозя кирпич и цемент, — росли новые корпуса, по-прежнему солидно и сосредоточенно ухал паровой молот, и ничто не говорило о приготовлении к отъезду.
Рабочие по-прежнему спешили по утрам на работу. Их встречали привычные запахи цехов, горячие искры электросварок, шум и переговор металла.
Семен Крячко жил в одной комнате с Ефимом Трубниковым. Холостяки, они подружились в первый год войны. Семен не мог понять, разделял ли Ефим его желание вернуться домой: на все вопросы Трубников отвечал неопределенно:
— Поживем — увидим.
Семен говорил:
— Завод остается здесь. Это ясно. Я не понимаю одного — а люди? Что думает директор? Конечно, кто захочет, того отпустят, уедут. И уезжают. Ищут себе замену, обучают и — сматываются. Это разве порядок? Должен быть приказ.
— Подожди, а почему, собственно, тебя так тянет обратно? — удивлялся Трубников. — Что — жена там у тебя, дети, особняк? Я не пойму. Ты говоришь — домой. Это понятие, знаешь… растяжимое.
— Ничуть не растяжимое, — возражал Семен. — Где родился, жил, привык где — там и дом, родное место.
— Чудак ты! — говорил Ефим. — Для человека там родное место, где он трудится. Тебе что — на заводе не нравится?
— Нравится, не нравится, не в этом дело, — уклончиво отвечал Крячко. — Но вот — меня мобилизовали в войну, да? Война кончилась, да? Какой разговор может быть? Брата из армии отпустили, куда захотел, туда и поехал. А тут? Почему я не могу? Нет, приказ должен быть!
Он продолжал ходить на завод, старательно работал, все ждал, ждал приказа, который рассеял бы его сомнения. Но прошло так много времени с тех пор, как кончилась война, люди определили свое место в послевоенной жизни: кто уехал, кто прочно осел на гостеприимной сибирской земле, что давно стало ясно: никакого особенного приказа не будет. А Семен все ждал. И уже казалось, что ждал он больше ради порядка, для успокоения совести.
Товарищи над ним подшучивали. Озорной Витька Ткач, его ученик, подходил с таинственным видом, подмаргивал:
— Секрет скажу… Слушай сюда!
Наклонялся к уху, оглядывался, делал круглые глаза и шепотом выпаливал:
— Приказ! — И отскакивал, хохоча и прижавшись спиной к верстаку, поднимал обе руки вверх: — Не трожь! Сдаюсь!
Семен относился к нему благосклонно, ворчал:
— Дурак набитый ты, Витька…
Неизвестно, как повернулось бы дело, может, и уехал бы Семен Крячко, а может, так и забылся бы в работе, отложив поездку на неопределенный срок, если бы не пришло это письмо брата. Сразу навалилось на Семена радостное предвкушение перемен в жизни. Преобразился он: чистые светлые глаза его то подергивались мечтательной дымкой, то принимали жесткое, настороженное выражение, а вся фигура — томительное ожидание.
Крячко зашел к начальнику цеха, показал ему копию распоряжения министерства. Начальник огорченно повертел бумажку, аккуратно свернул, на минуту задумался, затем выразительно посмотрел на Крячко:
— Значит, уходишь?
— Да, — твердо сказал Крячко.
— У директора был?
— Сегодня примет.
Начальник звонил директору, убеждал его, что отпускать Крячко ни в коем случае нельзя: инструментальщиков очень мало в цехе и уход даже одного отразится на работе. Потом долго слушал, пытаясь что-то возразить… По лицу начальника Семен догадался, что директор говорит ему неприятные вещи.
— А-я-яй… Ну, как же это неожиданно все! Что же делать? Значит, прямо сегодня пойдешь к директору и — до свиданья, да? Ну дела…
Начальник сожалеюще и немного удивленно смотрел на Крячко. Тот, пряча бумажку-распоряжение в карман, хмуро сказал:
— Штамп мы сдадим, не беспокойтесь…
— О, да, да! — подхватил начальник. — Очень тебя прошу. Помоги Трубникову. Тут уже для тебя день или два не играют роли. А все-таки — жалко, жалко, Семен…
Крячко вышел, не дослушав, сердясь на начальника.