— Закрепляю себя за цехом до конца пятилетки!
Ему шумно захлопали, зашевелились, разноголосо заговорили.
— Кто следующий? — крикнул дядя Никита, наклоняясь вперед.
…Семен тихонько выбрался из толпы. После собрания Ефим Трубников около часа пропадал в штамповочном цехе.
— И чего он там торчит, — удивлялся Ткач, — штамп сделали, надо за другой приниматься.
Ефим пришел мрачный. Разложил на верстаке детали и принялся вымерять их. По его вдруг притихшей, будто скованной фигуре Крячко догадался: что-то случилось.
— В чем дело? — спросил Семен, подойдя к товарищу.
Ефим, не ответив, сорвался с места, быстро пошел вдоль цеха навстречу Ивану Сергеевичу.
— Иван Сергеевич, — тихо и проникновенно начал он, сузив глаза и чуть раздувая ноздри, — я тебе штамп сдал?
— Ну, сдал.
— Ты принял?
— Понятно. Если ты сдал, следовательно, я принял.
— Так. Контролеры обязаны за ним следить во время работы?
— Ну, допустим.
— Полюбуйся. Это что?
Иван Сергеевич взял деталь, настороженно повертел ее в руках.
— Ты достань пальчиками штангель да измерь диаметр, — сказал Трубников.
И пока Иван Сергеевич измерял, Ефим стоял над ним, пристально рассматривая его подпухшее сонное лицо.
— Не кажется ли тебе, Иван Сергеевич, что это — брак?
— Да. Действительно, маленький эллипс.
— Это не маленький эллипс, а настоящий брак! — резко сказал Ефим, и лицо его вспыхнуло, — чертовы… работники, — понизив голос и оглядываясь, продолжал он, — спать на работу ходите? Почему не приказал контролерам следить за штампом? Плиту погнули — кто за это отвечает? А?
Иван Сергеевич собирался с мыслями. Ему было это очень трудно: он не спал всю ночь, принимая продукцию. Наконец он поднял глаза и произнес те первые пришедшие на ум слова, которые он, наверное, будет вспоминать со стыдом — и перед Трубниковым, и перед самим собой:
— Виноват штамповочный цех. Болен мастер. А тебе что, собственно, за беспокойство, Ефим Павлович? Не понимаю. Сдал штамп, выписывай наряд, получай деньги…
Постоял, моргая, и вдруг, болезненно сморщившись, втянул голову в широкие полные плечи и быстро затрусил прочь.
— Дела, — пробормотал Семен Крячко. Спохватившись, быстро убрал инструмент и, боясь встретиться глазами с Трубниковым, торопясь, вышел из цеха.
Да, исправление брака займет теперь несколько дней… И Семен Крячко должен успевать за Ефимом обрабатывать заготовки…
Нет, Крячко уже не мог откладывать ни на один день свой отъезд.
…Крячко стоял посреди комнаты и, захмелевший, то прижимая большие руки к груди, то протягивая их к сидящему на кровати Ефиму, говорил возбужденно, широко смотря на друга светлыми удивленными глазами:
— Нет, ты вот что, ты послушай! Эта мысль очень… правильная! Вот — война, да? У всех одно: разбить немца — общая такая мечта… скрепляла всех — это так! А между прочим, у каждого и своя, маленькая, была мечта… Один думал: окончится война — учиться… Так! Очень правильно. Нужно! Другой — семьей обзавестись. С богом, пожалуйста! Кто против? У всех по-разному, все правы! Так почему же, черт бы тебя побрал, извини меня, пожалуйста, как только я задумал… все — ах, ах, такая невозможная вещь, что боже ж ты мой! Как будто все имеют право, а я нет! Думал, кончится война — заживу, отдохну… Мечтал об этом. Ну, хорошо! Все сделано: директор отпустил, билет в кармане, все в порядке, но вот что тошно: почему каждый смотрит так, как будто хочет сказать: ага, сбежал? Ах, ах, вот, действительно! Как будто в другое государство еду, да? Как будто там люди не нужны? Работы не найдется, да? Эх, вы-ы! — Крячко укоризненно покачал головой и, махнув рукой, нетвердо отошел к столу, повернувшись к Ефиму спиной.
Тот сидел на койке, положив локти на колени, исподлобья наблюдая за товарищем.
— Нет, зачем, — сказал он и недобро усмехнулся, — работа и там найдется… Но дело не в этом… Не то плохо, что ты едешь… Гадко то, что ты легкой жизни ищешь, вот что.
— Неправда! — резко повернулся к нему Семен.
— Правда, — с тихой силой, презрительно протянул Ефим и встал. — Сам же говоришь, на отдых потянуло… Не мути воду, Семен. Все ясно! Отдых! Маленькая мечта! Ах, удивил! Вот удивил! — Он ходил по комнате, зло поблескивая глазами.
Семен перешел на кровать и, прямо сидя на ней, тусклым и неприязненным взглядом следил за ним.
— Куцая твоя мечта, — продолжал Трубников, останавливаясь посреди комнаты и подчеркивая свои слова короткими энергичными жестами, — и очень странная для тебя, да! Что с тобой, Семен? Ты вспомни, кем ты был, когда пришел на завод? Я тебе не говорил, дело прошлое, но — неважный ты был работник! Мало того, что ни черта не умел делать, — не хотел! Ну, говорю, дело прошлое. А теперь?.. Из тебя завод человека сделал, а в тебе — ни капли уважения к нему!