Смирнов поднялся на горку и почувствовал, что устал. Он прислонился к дереву и закурил. Прошла женщина с ведрами, он спросил:
— Где здесь самый главный хозяин?
— Вам какого? — спросила женщина. — Совхозного?
— Нет, над ребятишками.
— А-а… — Женщина внимательно посмотрела на него и указала рукой. — Вон, в пристройке.
Смирнов кивнул, быстро пошел к пристройке. В песке играли дети. Смирнов остановился, с жадным любопытством стал всматриваться в них. Дети не обращали на него внимания.
Маленький карапузик копал ямку в песке. Такой его сын? Смирнов вспомнил, что сыну пять лет, и засмеялся. Прошел в пристройку. Там было прохладно, чисто, за столом сидела пожилая женщина в очках и белом халате. Смирнов назвал себя, показал документы, которые получил в районе. Они подтверждали его право на ребенка.
Женщина, проверив документы, пошла к двери, пригласив Смирнова.
— Как он, здоров? — спросил Смирнов.
— Ничего, здоров.
Они прошли мимо играющих в песке ребятишек. Смирнов оглянулся на карапузика. Тот сначала побежал за ними, смешно переставляя ножки, потом повернулся, побежал обратно и ткнулся в песок.
По тропинке, через заросли акации, женщина провела Смирнова на вторую полянку. Там бегали дети, мелькал в воздухе мяч. Какой-то мальчуган, захлебываясь, кричал:
— Посалил, посалил! — и убегал, а ему наперерез бежала девочка с решительным видом.
— Вон он, — сказала тетя Глаша.
— Где? — вытянулся Смирнов.
— Вон стоит в красных трусиках. Я позову.
— Нет… не надо… Я сам, — медленно, чуть заикаясь, произнес Смирнов, напряженно всматриваясь в мальчика, так напряженно, что сделалось больно глазам; но он ничего не мог рассмотреть, кроме красного пятна трусиков и того, что мальчик очень худенький, белокурый и поза его выражает обиду и непреклонность.
Смирнов, огибая площадку, пошел к сыну. Он хотел, он предполагал сказать те слова, которые придумал, пока шел сюда: это были хорошие, сердечные слова, и они были подходящими в любом случае, каким бы сын его ни оказался.
Но теперь, глядя на круглое нежное детское лицо с большими огорченными глазами, на крутой взлет бровей и с обидой сжатые губы, охватив одним взглядом всю маленькую, трогательную в своей хрупкости фигурку, Смирнов забыл приготовленные слова. Он вдруг понял, что таким и хотел увидеть сына, что никакой другой мальчик не мог быть Сережей и что только ему одному надо сказать особенные, непридуманные слова.
Но он ничего не мог сказать такого.
Он только глухо кашлянул и спросил:
— Не принимают?
— Пусть Юрка теперь покланяется мне, — сказал Сережа. — У меня мышь, которая бегает, есть, а он свою сломал. Вот!
Голос его был низкий, с мягкой обидчивой хрипотцой.
— Ай-ай-ай, — покачал головой Смирнов. — Мышь сломал!
Он подумал, что бы еще сказать, и спросил:
— Ему влетело?
— Она деревянная, — сказал Сережа. Он поднял на Смирнова светлые глаза, вздохнул и повернулся, чтобы уйти.
— Сережа! — сдавленно сказал Смирнов. — Сережа!
Он взял его за руку. Мальчик удивился, опять поднял на Смирнова глаза, оглянулся в испуге и стал легонько освобождать свою руку. Смирнов не догадался, не смог понять, что Сережа испуган и готов заплакать, у него уже дрожали губы и лицо жалко морщилось. Смирнов торопливо, сбивчиво и совсем непоследовательно говорил, освобождая незанятой рукой разбухший портфель.
— А я что привез тебе! Ты смотри… конфеты… игрушки… А лошадь какая… Ах, какая лошадь… На колесах! Ты посмотри только.
Он оставил руку Сережи, нагнулся, быстро собрал рассыпавшиеся по земле игрушки и, прижав их к груди, вдруг побежал в сторону, броском сел на бугорок, игрушки опять рассыпались. Смирнов замахал руками, закивал, плутовато, заманчиво замигал глазами, подзывая Сережу.
Тот стоял там же, где оставил его Смирнов, и, насупясь, недоверчиво смотрел на него. Потом повернул голову направо — в зарослях акации белел халат тети Глаши, она кивала Сереже.
Он робко подошел и остановился в нескольких шагах.
— Ну, иди, иди, — звал Смирнов, — не бойся. Смотри, лошадь.
Он неумело, растерянно вертел деревянную лошадь, речь его тоже была неумелой и смешной в своей беспомощности, и только лицо красноречиво говорило обо всем: глаза, губы, морщинки под глазами — все жило, двигалось, манило Сережу и ободряло.