— Мужичок, мужичок, — смеялся Сергей, сжимая его плечи. — Как ты вырос! Ну что? У меня теперь работаешь?
— Да вот… Машинистом, — как бы оправдываясь, говорил паренек. — Федор Данилович не отпускал сюда, шумел! — Он доверительно глядел голубыми глазами, потом оживился. — Да он здесь. Федор Данилович… В кладовой, там у него делегация… Идите, идите туда, он ждал вас…
Сергей не пошел сразу в кладовую, а направился вдоль стеллажей, на которых стояли прессформы. Гнезда в матрицах матово поблескивали, щедро покрытые маслом. Над каждой прессформой — табличка с указанием номера детали.
Сергей рассматривал прессформы, все чаще попадались группы их, объединенные одной табличкой. Запас карман не тянет! Ну, Федор Данилович, спасибо!
Стеллажи кончились. Сергей повернул к прессам, на одном из них заинтересовала бумажка, привешенная к цилиндру. На ней было написано:
«Работнице!
Прессформа — крышка тракторной катушки. Без меня не начинать. Придет ОТК — разбудить. Глазнев».
Сергей оглянулся. За прессом, на лавке у стены, подложив под голову шапку, спал Илюша Глазнев. По-детски очерченные губы были чуть тронуты улыбкой, брови приподняты, будто перед тем, как уснуть, Илюша чему-то удивился, а потом засмеялся…
Сергей стоял, растроганно отмечал перемены в лице Илюши. Так вот ты какой стал! Подрос, окреп, но совсем не таким по внешности я ожидал тебя увидеть. У тебя были недобрые, дерзкие глаза и замкнутый характер. Ты никогда не улыбался, а в линии губ не было этого ясного и доброго спокойствия… Ты как будто рос, рос и вдруг спохватился: а ведь я еще мальчик! Сколько тебе — семнадцать, восемнадцать? Спохватившись, удивился и завалился спать: хорошо! Благо не гонят, несмотря на правила внутреннего распорядка. Но Лиля, Лиля — что с Лилей?
Перед входом в кладовую в рамке под стеклом — стенная газета. На одной из колонок крупный заголовок гласил:
«Равняйтесь по лучшим!»
Заметка сообщала, что две работницы, продолжая соревнование и во втором году пятилетки, взялись выполнять ежедневно норму в среднем не на 250 процентов, как в прошлом, а на 300 процентов. Фамилии работниц — Овчинникова и Рукавишникова.
Сергей дважды перечитал эти строки. Лиля, маленькая Лиля — на 300 процентов! Здесь, здесь они, его девушки!
Рядом с газетой на доске объявлений — бумажка:
«Распределение работ».
Сергей читал, радуясь и наслаждаясь: «гарнизон» был в полном составе, не хватало лишь двух-трех фамилий, зато прибавилось много новых.
Но вот наступило утро, и все стало ясным.
Медленно — надо было бы посолиднее, да не справиться никак с собой, губы расплывались в улыбку — направился в кладовую. Не успел — с шумом раскрылась дверь, толпа девушек, смеясь и вскрикивая, ворвалась в цех, окружила Сергея…
Пока Сергей разговаривал с девушками, Илюша, беспокоясь, торопливо досматривал сон. Это был сон-явь, в нем перемешались события, которых не было, и те, которые могли быть, но помешали нехорошие, неуважительные люди. Неотступно следовал за Федором Даниловичем, умолял: пусти к Абросимову! Это — было… Но вот Абросимов — командир — идет в атаку, за ним Илюша, впереди развевается знамя… Пусть свистят пули… Не страшно! Илюша идет, идет до самого Берлина. Потом со славой возвращается домой. Ослепительно и гордо светятся ордена и медали.
Увы! — этого не было с Илюшей. И виноват Федор Данилович. Сам не отпустил и к Абросимову не перевел. А разве он, Абросимов, не понял бы Илюшу? Ведь сам ходил за директором… Какой случай был тогда, когда организовывалась добровольческая дивизия!
И опять не пустили… Люди, люди!
— Работай! — строго грозит пальцем Федор Данилович, — здесь — лентяй, и там будешь трус поэтому.
Илюша возмущен, но проснуться не может.
Вот и Лиля тоже: не хочу с тобой дружить, бездельничаешь, не учишься… Думаешь, если нарочно не будешь работать, так прямо и отпустят: ну его, дескать, возиться с ним? Держи карман шире. Вот отдадут под суд, тогда спохватишься, да поздно.
И Настя, эта толстая, противная Настя наступает, берет за руку, выводит из цеха… Так бы и стукнул!
Это — было. Лицо Илюши проясняется, он видит себя и Лилю уже окончившими вечерний техникум, она раньше, он немного позже, идут прямо, плечо в плечо, а впереди светло, хорошо, празднично. Илюша смотрит, боясь проснуться, удивляясь, не может понять, почему сон все равно как явь? Где кончается одно и начинается другое? Илюша думает, потом успокаивается — конечно, все равно! — и ему уже не жалко проснуться.
— А где же Лиля? — громко спрашивает Абросимов.