И вдруг выражение властной решительности сошло с его лица, и оно стало смешным: мирным, старческим, растерянным. Степан Ильич медленно поднялся и, опустив руки, часто заморгал…
— Вы… что… тут?
Перед ним стояла «спасительница программы»!
Храбрая девушка, она открыто и весело смотрела на директора. Наступило утро, теперь она его не боится!
— Товарищ директор, Федор Данилович сейчас придет.
— Подождите, — Степан Ильич тер пальцами лоб. — Вы, собственно, что же, на пульт перешли?
— Нет. Это я один раз. Сегодня уже Соня будет. До свидания, товарищ директор. Сводки на столе.
Тряхнув косичками, Лиля выбежала из кабинета.
Степан Ильич стоял в позе человека, думающего над трудной задачей. Она дежурила всю ночь здесь, за перегородкой! Но на ней была белая блузка, а теперь, как в цехе, синий рабочий халат. Поэтому он ее не узнал?
Степан Ильич никогда не ходил на диспетчерский пульт. Он привык знать, что сидит за перегородкой девушка и звать ее Соня. И все.
Степан Ильич огорченно побрел к креслу. Нет, это очень плохо, что он ее не узнал. Фу, а как повысил голос, как посмотрел на нее! Разве ее вина, что не разыскала Фролова? Спал, наверное, где-нибудь… Дежурный по заводу называется! Вот он сейчас всыплет этому дежурному!
Степан Ильич, хмурясь, придвинул к себе сводки. Ночные смены поработали хорошо. Так, это приятно. А это что? Ага, докладная записка.
«Докладываю вам, что прессформу крышки тракторной катушки сегодня ночью сделали. Прошу отметить сознательность и умение слесаря Глазнева. Хочу напомнить вам, товарищ директор, чтобы вы обращали более серьезное внимание на докладные записки. Больше недели назад я просил (докладная у вас) отметить в приказе по заводу рабочих Овчинникову и Глазнева за втулки. Но до сих пор вы молчите, чем ставите меня в неудобное положение перед рабочими. Их надо поощрять все-таки, что у нас слабо практикуется. Чья тут вина, я не знаю, только замечу, что на соседнем заводе гораздо лучше в этом отношении.
А мы ведь, кажется, живем в одном государстве.
Степан Ильич откинулся на спинку стула. Какая жара в кабинете, дышать нечем! Расстегивая ворот рубашки, позвонил. Вошла секретарь.
— Мне Фролова, — сказал директор.
Он ждал, повернувшись всем корпусом к двери. Странное выражение было на его лице — одновременно и смущения и решительности. Он не помнит той, первой докладной записки, но он готов поклясться, что потерял ее! Нет, уважаемый, будем говорить честно: рано ты успокоился. Завод знаешь до винтика, а в людях часто не разбираешься. В конце концов, ты можешь и не ходить на диспетчерский пульт, но что там за люди, чем они занимаются — ты знать обязан. Ты ведь сам называл главного диспетчера и его аппарат «регистраторами событий»… Живут одним днем. Грянет гром — и пошла штурмовщина. Не подумали заранее о втулках — и девочка спасает программу, не стыдно, товарищи руководители? А конструкторский отдел? Разве нельзя было чертежами на тракторные катушки заняться еще зимой? Что из того, что он, директор, приказывал: подготовить чертежи, просмотреть инструмент; забыл проверить, не настоял, и — пожалуйста: опять горячка. Но нет, шалишь — деталями к уборочным машинам займемся сейчас же, немедленно.
…Степан Ильич поднялся навстречу Федору Даниловичу, — тот, войдя, остановился у дверей.
— Ну, входи, входи. Чего оробел? Доброе утро, Федор Данилович!