Она схватила его за плечи чуть повыше локтей, так, что из-за его широкой спины я видела только её тонкие пальцы с перламутровым маникюром, и полушёпотом взмолилась:
— Богдан, пожалуйста... Я в порядке, правда!
А он только приобнял её и, не говоря ни слова, требовательно, но аккуратно подтолкнул к выходу, по-прежнему прикрывая собою от меня. Опасался, что я с ней что-то сделаю, что ли?
— Богдан, ну пожалуйста! Ну я прошу тебя! Это она! Понимаешь? Она! — слабо упираясь, упрашивала Кристинка.
От него — ноль эмоций. Просто довёл её до выхода и долбанул кулаком в дверь. Та тут же открылась и Богдан этот, настойчиво выталкивая Кристинку наружу, едва заметно повернулся ко мне:
— Здесь жди.
Вернулся минут через пятнадцать. Один. На меховом воротнике распахнутой куртки россыпь стремительно тающих снежинок.
Сел напротив, через стол, вальяжно развалился на стуле и уставился мне в лицо. Молча. Изучая. А у самого — морда непробиваемая и аура такая... сильная. Даже упрямая. И ещё и шрам на брови добавлял ощущения какой-то лихой отмороженности... До мурашек под этим взглядом. Тяжело выдержать. Вдавливает. Руки огромные, кисти расплющенные, набитые долгими тренировками. Или драками, что скорее.
Таким как он в глаза без приглашения не смотрят, это я знала от соседки по шконке, матёрой воровки-рецидивистки, любившей травить бандитские байки. Поэтому и не смотрела.
— Зовут как? — почти не разжимая губ, спросил он.
— Боброва Мария Сергеевна, — машинально выдала я, - семьдесят тре...
— Не, — шевельнул он пальцем, отметая мой бред. — Настоящее.
Я и всё-таки посмотрела на него, не удержалась. И тут же снова уставилась в стол. Диссонанс. Глазищи — чернючие, а взгляд при этом холодный, как мертвец в холодильнике. Пробирает до костей.
И он и так всё про меня знал. Это было очевидно.
— Кобыркова Людмила Николаевна, семьдесят шестого года рождения.
Он кивнул, помолчал.
— Хорошо тебя заныкали, качественно. — И вдруг резко подался вперёд: — На волю хочешь?
— Да, — твёрдо ответила я. Потому что даже если он окажется засланным, мне, после исчезновения Алёшки, терять больше нечего.
— Тогда сегодня ночью придётся умереть. Готова?
Хрен его знает, что это значит, но...
— ...Да.
Он дёрнул углом рта, изображая улыбку и, откинувшись назад, принялся расстёгивать ремень...
Внутри пряжки оказалась нычка, а в ней – три маленькие голубые таблетки. Ссыпал их в руку, скользнул повёрнутым ладонью вниз кулаком по столу, ко мне.
— Глотай сейчас.
Хотелось спросить что это. И что значит — умереть. И кто он вообще такой. И что будет дальше. И много чего ещё... Но это был не тот человек, у которого спрашивают, я чувствовала это каждой клеткой тела. Могла ли я ему верить? Нет. Никому нельзя верить. Вообще никому.
Разве что Кристинке.
Я протянула руку навстречу. Он сбросил таблетки мне в ладонь и тут же сжал её:
— Долг платежом красен, поэтому просто верь мне. Милаха.
Его пальцы оказались твёрдыми, но неожиданно горячими. Настолько, что когда он тут же убрал руку, мне даже стало зябко. И волнительно. Милаха... Как эхо из прошлой жизни. Как пароль к доверию.
Господи, благослови и защити Алёшку!
И не давая себе времени на сомнения, я кинула таблетки в рот.
Он велел не бояться, и я старалась унять дрожь в руках. Он строго-настрого приказал помалкивать, и я весь вечер старалась быть естественной... хотя так хотелось подсесть на шконку к Марго и договорить всё, что не успели! Хотя бы руку ей сжать на прощание... Но мы только по обыкновению молча переглядывались. Я кричала ей взглядом: «Спасибо! Спасибо тебе за всё!»... Но она не слышала, и от этого хотелось выть.
Господи, и за Марго присмотри, пожалуйста!
Ещё он сказал, что с такой дозы прихода не будет — сразу коматоз. Но через какое-то время после отбоя я всё-таки почувствовала лёгкость во всём теле и счастливую радость... Которые тут же сменились дикими судорогами и болью.
И последнее, что запомнилось — это кружащий надо мной потолок и смертельное отчаяние в глазах Марго.
Очнулась в незнакомом месте. Сразу к обеим рукам прилажены капельницы. Башка, как колокол — такая же пустая и гулкая. В комнате никого.
Сначала ничего не могла вспомнить, даже себя. Тошнило. Сушняк такой, что аж дышать больно. Завозилась, застонала, и сразу прибежал какой-то мужик. Проверил системы, осмотрел меня — давление, сердцебиение, пульс, зрачки... Попросила пить — дал сделать несколько глотков и велел не напиваться сразу много, чтобы не вырвало. Я пожаловалась на то, что ничего не помню, он обещал, что это скоро пройдёт. Сделал какой-то укол, и я почти сразу уснула.