— Хорошо, Анна. Спасибо.
Я невольно усмехнулась. А ведь он даже не дрогнул, когда я созналась, что знаю о них. Может, потому, что давно уже было понятно, что знаю, но терплю? И что? Рассчитывал, что это будет тянуться бесконечно? Ну что ж... Как ни горько признавать, но верно рассчитывал. Вот только не надо было перегибать палку!
— Николос, очнись, Алекс мой сын! МОЙ! И если понадобится, я буду доказывать это в суде. Генетическую экспертизу не обманешь, и ты прекрасно это понимаешь.
— Извини, тебе пора, — собирая документы на столе в аккуратные стопочки, ответил он. — И давай всё-таки поговорим спокойно. Сегодня я приеду пораньше.
До вечера я передумала всё что могла — вплоть до того, чтобы просто взять Алекса и сбежать. Глупо конечно, сама понимала. Ведь куда я могла увезти ребёнка без визы и согласия отца, кроме, как в одну из стран Евросоюза? Да и увезла бы — а дальше что? Уже на второй день его отсутствия в школе этим заинтересовалась бы дирекция, а затем и Schulamt*
Это ведь вам не Россия, где можно прогуливать школу по записке от мамы — просто потому, что неохота, а потом тупо нагнать программу к концу четверти. Здесь за каждый пропущенный день нужно отчитаться. А иначе — от весьма ощутимого штрафа, до лишения родителей свободы сроком до полугода, в зависимости от злостности пропусков. Не говоря уже об отъёме ребёнка из семьи. Так что уезжать в никуда было глупо.
Да и вообще всё глупо, кроме одного — пойти на мировую, дожидаясь совершеннолетия Алекса. Ведь я-то, конечно, стала гражданкой Германии — и тесты высшего уровня на знание языка сдала, и образование получила, и работу в частной Галерее искусств... Но для коренных немцев я всё равно оставалась эмигранткой, и это чувствовалось в их отношении — слегка небрежном, слегка снисходительном и заведомо предвзятом. Я словно всегда была слегка «не до», как впрочем, и любой другой эмигрант. И это в обычных, бытовых вопросах, а чего уж говорить об участии в судебных разбирательствах, которых я, к слову сказать, боялась, как огня? Камила Петровна Трайбер, в девичестве Иванова, это ведь что-то с чем-то! Как и скоропостижно скончавшаяся в феврале двухтысячного года Мария Сергеевна Боброва — биологическая мать Алекса...
*******
Schulamt* - Министерство школьного образования Германии (Staatliches Schulamt)
*******
Николос действительно приехал пораньше. Как ни в чём не бывало принял душ, переоделся. Появился на пороге гостиной, где я сидела, тихонечко, словно мышка, и лихорадочно соображала, как же мне себя вести.
— Ты готова?
— Смотря к чему.
Он спокойно прошёл к фортепиано, открыл крышку.
— Надень что-нибудь эффектное. Например, то красное платье, в котором ты была на благотворительном ужине в Кёльне.
— Оно бордовое... — машинально поправила я.
— Неважно, — присев на банкетку, Ник тронул клавиши. — Надень его. У меня для тебя сюрприз.
Сюрприз удался. Ник привёз меня в ресторан, но не абы какой — а русский! Видимо он открылся не так давно, потому что раньше я о нём даже не слышала. А не услышать было бы трудно, назывался-то он «Маруся»!
Шикарный, дорогой интерьер в стиле русского модерна — со всей этой лепниной, растительными орнаментами, витражами и перламутровыми инкрустациями. И я в своём длинном бордовом платье с открытой спиной, собирающая взгляды присутствующих...
Отозвалось. Ох, как отозвалось! Я словно очутилась в царской России начала прошлого века, где-то в среде русской интеллигенции. И даже Николос, такой чопорный и безэмоциональный пришёлся мне как нельзя более в пару.
Наш столик располагался напротив небольшой сцены с роялем цвета слоновой кости, возле которого стояла гитара. Стояла скромно, даже слегка в сторонке, но при этом словно была гвоздём программы — так и притягивала взгляд. А может, я просто искала повод не смотреть на Ника...
Он объяснял мне, что сложности в семейных отношениях это норма, и что в нашем случае они хотя и цикличны, но поверхностны. И что на самом-то деле нет ни единой веской причины для того, чтобы расторгнуть брак.
...А я рассматривала чёрную гитару и думала: «Господи, сколько же шика в том, что она матовая! Какой изящный контраст с зеркальным глянцем рояля»...
Ник, убеждал меня в том, что разногласия неизбежны в любом интернациональном браке, и это не страшно, это всего лишь разность менталитетов.
...А я смотрела на гитару, и мне казалось, что её бархатная тьма пылает сумасшедшим пламенем. И золотые искры летят в небо. И ветер в волосах. И свобода зовёт, зовёт... И в памяти всплыли вдруг строчки романса, что пела когда-то моя бабушка: «Цыганка — дочь костра и ночи, не приценяясь, жизнь сменила на любовь...» И тут же — жгучие смешливые глаза, словно заглядывающие в душу, и мимоходом брошенное мне: «Всё равно ты не будешь с ним. Забудь лучше сейчас, или наплачешься!» А я не послушалась тогда. И наплакалась на всю жизнь вперёд...