Юрис достал папиросу. Этой ночью ему, наверно, уже не уснуть, но встать и зажечь лампу тоже не хотелось. И он курил в темноте, невольно блуждая по дорогам воспоминаний. Дороги эти были не очень длинные и далекие, но много пришлось преодолеть на них препятствий, мало выпало светлых, легких минут.
Когда умерла мать, Юрису еще не было и девятнадцати. В тот год он окончил ремесленное училище и в деревню уже не вернулся. Он пошел на завод.
И сразу же пришлось разочароваться. В училище Юрис два года изо дня в день стоял у станка и, стараясь до седьмого пота, учился обрабатывать точнейшие детали. Ох, сколько вначале было неудач и огорчений! Сколько промахов! Понемногу, шаг за шагом, он шел вперед, все чувствительнее и ловче становились пальцы, все острее глаз. Но директора завода это, видимо, мало интересовало.
— Поработай пока на дворе, — распорядился он, — на упаковке.
Юрис успокаивал себя: что поделаешь, заводу не хватает людей. Это ненадолго, самое большее на несколько дней. Никто же не заставит токаря четвертого разряда, на которого государство потратило столько денег, таскать по двору ящики и трубы… Это, конечно, только на время, в худшем случае — на несколько недель. И так Юрис каждое утро ждал, что его позовут в цех, подведут к мастеру и укажут станок.
Но никто не звал. Пошел второй месяц. Юрис уже совсем было отчаялся. В училище ему говорили: «Старайтесь! Вас ждут заводские станки, самая современная техника! Не забывайте, что вы своими руками будете создавать машины будущего». А где же она, эта современная техника? И Юрису вспомнились рассказы мастера Тимма о своем ученичестве: целый год его заставляли подметать пол, бегать за пивом и папиросами, топить печи и колоть дрова. Это было тогда… А почему же теперь?..
Трижды Юрис ходил к директору. Тот всегда был очень занят и всегда торопливо обещал все уладить, но было ясно, что ему и думать некогда о молодом токаре. И когда уже прошла и половина третьего месяца, Юрис отправился в училище, к своему старому мастеру.
Тимм пошел на завод. Неизвестно, как он заставил директора выслушать себя. Из кабинета мастер вышел очень сердитый и коротко сказал Юрису:
— Все в порядке! Только смотри не подкачай!
Старик махнул на прощание рукой и, отвернувшись, все еще возмущаясь, проворчал:
— Равнодушный он, вот что… Ух, какой равнодушный!
Юрис и сам понимал, что ни в коем случае не смеет подкачать, и старался изо всех сил.
И через полгода, перед октябрьскими праздниками на заводской Доске почета появились новые фотографии с надписью «Наши лучшие…» На третьей фотографии слева был Юрис.
Все бы хорошо, только не было дома. Он жил в общежитии, в старом бараке, который напоминал разделенный перегородками сарай. В коридоре пахло плесенью и чем-то кислым. Стены комнаты, когда-то выкрашенные в мутно-зеленый цвет, теперь были обшарпанными, грязными. На потолке во многих местах облупилась штукатурка. Лампочку, свисавшую с потолка, кто-то прикрыл газетной бумагой вместо абажура, и она уже пожелтела.
Неуютно было в этой комнате, и ребята неохотно оставались там. Повалявшись на жестких койках, они уходили в кино, на танцы или просто слонялись по улицам.
— Скучно живем, — сказал однажды щупленький, всегда подвижный Лиепинь, и ребята согласились с ним. Да, скучно… До смерти надоело! Сколько можно так жить?..
— Вы, братцы, ничего не понимаете — ведь это забота о человеке. Конституцию не учили? — оскалив зубы, загоготал на кровати Виктор.
Ребята ничего не ответили. Только старший по комнате, высокий, плечистый юноша с узкими добродушными глазами, бреясь перед зеркальцем, отозвался сквозь зубы:
— Ты, Виктор, и не знаешь, что такое Конституция. У тебя плохая привычка болтать о вещах, в которых ничего не смыслишь.
Юрис тогда с горечью про себя подумал о насмешке Виктора. Почему они в самом деле живут в этой казарме, где даже нет водопровода, где они чувствуют себя не как дома, а как на самом захудалом вокзале? Кто виноват? Неужели никто не виноват? Виктор посмеивается над Конституцией. Нет, Конституция тут ни при чем, виноват человек, который должен претворять в жизнь хорошие идеи Конституции. Если бы директор посмотрел их барак, если бы у него в груди билось отзывчивое, товарищеское сердце, он не спал бы по ночам, пока не перестроил бы жилье для своих рабочих. Но он не думает о людях. Он думает только о плане. В этом его преступление: оно не бросается в глаза, остается часто незаметным, но последствия, как ржавчина, разъедают нашу жизнь. Нет, нельзя не думать о человеке — человек самое главное и решающее!