Работа… Работы Терезе не боится, даже самой трудной… Сил у нее еще хватает, никогда она не искала легкой жизни. Были бы жилье и заработок.
— Вам там копейки достаются, — сказал шурин. — Разве на это проживешь? С такого корабля бежать надо, и чем скорее, тем лучше…
Конечно, если ты получаешь по семнадцати копеек на день, руки опускаются. Многие за эти годы побросали свои дворы и ушли — кто в Таурене, кто даже в Ригу. А иные уклоняются от работы в колхозе, ходят за своей скотинкой и птицей, возят на рынок мясо, сметану, яйца. Потому в колхозе и работать некому. Но что делать, работать надо, доживем еще и до лучших дней.
Видать, новый председатель совсем другой закваски человек — разве старый когда-нибудь догадался бы посмотреть, как живет вдова с двумя малыми детьми? Тому вообще на все плевать. Были бы бутылка на столе да кто-нибудь из приятелей рядом. Если козла когда-нибудь огородником назначали, то это сделали, когда Мачулиса председателем поставили. Недаром старый Брикснис все о своем приятеле жалеет. Теперь и самого с бригадирской должности погнали… Хваткий парень этот новый…
И, выйдя на пригорок, Терезе еще раз с благодарностью оглянулась на мастеров, сдиравших прогнившую дранку с крыши.
Издали Терезе увидела выходивших на дорогу Марию Себрис с дочкой. Она прибавила шагу и догнала их.
Виолите Себрис очень походила на мать, глаза у обеих были совершенно одинаковые. Только у матери серьезные и немного грустные, а у дочки — точно синие огоньки.
Мария Себрис так же любила книги, как и дочка. Еще в молодости ее томила какая-то непонятная тревога. Хотелось учиться, но дальше начальной школы пойти не удалось. Она мечтала уйти от трудных будней, вырваться куда-нибудь, найти другую жизнь — интересную, красивую, умную. Мечтала попасть в Ригу. Казалось, только она очутится в этом городе, как перед ней распахнутся ворота счастья и она войдет через них в новый мир. Но попасть в Ригу не удавалось. Только позже, когда Мария уже стала женой Петериса Себриса, молодой муж повез ее посмотреть столицу. И Мария впервые в жизни побывала в опере. Ставили «Травиату». После спектакля Мария вернулась на заезжий двор точно больная. В душе ее снова пробудились приглушенные тайные мечты.
«Если б я могла так, если б я могла так», — думала она с болью в сердце, лежа рядом со своим молодым мужем и ощущая его жесткую руку. Она не сказала ему ни слова, только всю ночь пролежала без сна, чувствуя себя несчастной.
Конечно, в жизни все проходит и все может переболеть. Улеглось и беспокойство Марии Себрис. Но когда у нее родилась дочка, она назвала ее Виолеттой.
Теперь Виолетта, или Виолите, уже выросла и, кажется, унаследовала беспокойный склад души, порывистый характер матери. Влечение к песням и театру у нее, наверно, тоже от матери. Когда в Доме культуры давалось какое-нибудь представление, девочка всегда была тут как тут.
— Я тоже буду играть в театре, — сказала она матери.
Та грустно улыбнулась.
— Посмотрим, посмотрим, Виолите.
Терезе догнала их и пошла с ними.
— Ты слышала, на ферме опять откормок околел. У Цауне. Этим летом — уже третий, — рассказывала Мария.
— Так у нее до осени все свиньи околеют! — воскликнула Терезе. — Убытку-то сколько!
— Ей и дела мало, сунет что-нибудь в корыто, а сама на кладбище… Разве можно так за скотиной смотреть?
Из-за прикрытого кустами поворота дороги навстречу им выскочил велосипедист.
— Председатель, — увидела его первой Терезе.
Поравнявшись с женщинами, Бейка соскочил с велосипеда. Лицо его было мрачным и злым.
— Послушайте, Мария, — сказал он, — вы можете принять свиноферму? Немедленно… Сейчас же… сегодня?
Мария смотрела на него широко раскрытыми глазами.
— Я? Свиноферму?
— Дольше терпеть нельзя, — продолжал председатель, с трудом скрывая злость. — Она загубит нам всю ферму. Даже ветеринара не позвала, бросила свиньям дрянь какую-нибудь… Вы, Мария, должны взяться, другого выхода нет!
Мария беспомощно развела руками:
— Как же это? Мы ведь договорились об огороде…
— А что делать со свиньями? — нетерпеливо перебил он. — Ведь кто-нибудь должен взяться. Или, может, мне самому ходить за ними? Или пустить их в лес — пускай бегают, как дикие.
Бейка был огорчен до крайности. Когда он доставал папиросу, у него дрожали пальцы. Мария вздохнула: