Девочка росла, росла и ее любовь к чтению. Она стала постоянно наведываться в бабушкин шкафчик и ящик в столе — от нее просто спасения не было! Бабушка бранилась, говорила: «Эту не бери, она не для маленьких!» — и давала Инге книжку с картинками. Девочка просматривала картинки, читала подписи под ними, но как только бабушка уходила, шла к ящику и брала именно ту книгу, которая была не для детей. Читала, часто ничего не понимая, удивлялась незнакомым словам и выражениям, сама присочиняя. Когда девочке попадалась такая недозволенная книга, она забиралась в какой-нибудь полутемный уголок. Ее заставали там и предупреждали: «Вот увидишь, испортишь глаза!»
И испортила. Уже во втором классе пришлось обзавестись очками, чтобы видеть то, что пишут на доске. Инга плакала и не хотела их носить. Наконец она нашла выход — в очках она сидела только во время уроков, а на переменах снимала их. Мальчишки смеялись над ней: «Лауре, уже звонок… снимай очки!»
Но, несмотря ни на что, тяга к книгам не проходила. Инга читала за едой, в постели, заплетая косы. Матери надоело бороться с этой нехорошей привычкой, и она махнула рукой.
Отец Инги при буржуазном строе долго просидел в тюрьме, в войну — Инга тогда была еще совсем маленькой — он ушел с Красной Армией и вернулся вместе с ней, когда война кончилась.
Книги отца были совсем другие, чем бабушкины. Когда Инга подросла, она стала все больше интересоваться ими. Среди них была книга, которая потрясла девушку, — «1905 год». Она была посвящена памяти жертв первой революции. Над трагическими страницами этой книги, над фотографиями, с которых на девушку смотрели и живые, энергичные юношеские глаза, и застывшие, мертвые лица мучеников революции, Инга дрожала от ужаса, горько плакала. Она прочитала все биографии, все описания боев. Ей тогда было четырнадцать лет. Книга эта сделала Ингу взрослой. В ее сердце навсегда загорелась восторженная любовь к тем, кто пошел на смерть ради свободы. Люди эти оживали в ее воображении. Суровые и бесстрашные, опаленные пламенем боев, замученные на каторге, но гордые и несломленные, они имели право спросить:
«Как вы сберегли наследие, которое мы оставили вам? Храните ли вы его так же свято, таким же чистым и незапятнанным, как когда-то хранили его мы? Живете ли вы так, что вам не надо краснеть перед нами?»
Ингин дядя погиб в рядах красных стрелков под Перекопом. Его фотография, правда уже поблекшая и пожелтевшая, еще сегодня стоит на почетном месте — на книжной полке. Дядя в слегка сдвинутой набекрень фуражке стрелка, через плечо — портупея, он лукаво улыбается. Снимок этот сделан в девятнадцатом году, когда в Латвии власть впервые взяли в свои руки Советы. Инге, когда она смотрела на его портрет, почему-то казалось, что перед ней живой, близкий человек. И что улыбается он именно ей. Она любила память о нем: ей хотелось быть достойной его, и часто девочка спрашивала себя, такая ли она.
Классная руководительница, преподававшая литературу, говорила, что у Инги очень живая фантазия. Герои книг словно жили вокруг нее, и девочке часто казалось, что они видят все, что она делает, следят за каждым ее шагом. И поэтому ей хотелось быть доброй и честной.
Это, несомненно, было особенностью ее характера. Может быть, она поэтому и была не по годам серьезной, не была такой легкомысленной, какими часто бывают девочки-подростки, может быть, поэтому она не увлекалась танцами и была так требовательна к себе и к остальным.
Для Инги было чуждым и непонятным отношение многих ее подруг к тому, что для нее стало таким дорогам.
— Что, — говорили девушки, — опять фильм о революции? Надоело.
Но как могут надоесть фильмы или книги о революции, о самом замечательном и прекрасном из всего, что когда-либо было на свете? Как можно не любить самых лучших, самых смелых и благородных людей, какие жили когда-либо на земле? Подумайте только — разве они не могли спокойно жить до глубокой старости, мирясь с тем, что есть? Но они избрали трудный, полный опасностей путь, они шли в бой за свободу — против мрака и насилия. Разве они не знали, что сложат головы? Знали. И все же шли, ибо понимали, что должны пожертвовать собой ради будущего. И они жертвовали, спокойно, бесстрашно, с легендарной храбростью. Это были люди озаренного бессмертной славой поколения, которое, как пламя, прошло по миру, круша старый строй, рождая горячей кровью своего сердца новый. Теперь они тихо спят в своих могилах. Память об этих людях должна жить вечно. И не только в картинах, в книгах и газетных статьях, но в сердце каждого юноши и девушки. Тогда не будет пассивных, равнодушных, циников. А будет настоящая, пылкая молодежь, — восторженная и увлекающаяся, с большими мечтами и стремлениями, которая иногда и ошибается, но в повседневной упорной борьбе за коммунистическое будущее всегда там, где труднее всего.