Когда из библиотеки все ушли, Юрис остался с Ингой наедине, он помог ей прибрать комнату — расставить стулья, сложить разбросанные газеты и журналы.
— Как ты считаешь, для первого раза получилось неплохо, не правда ли? — спросила Инга. — По крайней мере, люди начали ходить. В следующий раз будет лучше.
— Ясно, — Юрис энергично тряхнул головой. — Ну, теперь, кажется, полный порядок.
— Да… — Инга стояла посреди комнаты.
— Да… — повторил он, подошел к ней и обнял. — Ингочка, милая…
«Сейчас он позовет меня, и я пойду… пойду за ним, не спрашивая куда — пойду за своим любимым, своим хорошим…» — думала Инга.
Но он даже не поцеловал ее.
Тогда она сама привлекла его к себе и нетерпеливо, с упреком, поцеловала.
— Посидим еще немного? — сказал Юрис, гладя ее волосы.
— Нет! Пойдем!
Они вышли в темную, еще по-летнему теплую ночь.
На дворе они столкнулись с Ливией — та шла из сада.
— Ой, это вы, товарищ Лауре?
— Так точно, — ответил за Ингу Юрис.
— А, и председатель… — сказала Ливия елейным голосом. — Какая прелестная ночь! Просто восхитительно!
Юрис молча шагал и думал — как жить дальше? Уже несколько дней он собирался поговорить об этом с Ингой, ломал себе голову, но не находил решения. Не мог же он сказать: «Переходи жить ко мне, в комнату Атиса, или же я переберусь к тебе, к Себрисам».
Вот была бы у него его старая большая комната!.. А теперь надо ждать, пока Лайзан построит дом. Надо ждать. Но нелегко ждать, когда так хочется, чтобы любимый человек был рядом с тобой, когда в жилах шумит молодая кровь. Ингочка, милая!
Юрис крепко и больно сжал руку Инги. Она тихо вскрикнула, засмеялась и спросила:
— Куда мы идем?
— К тебе домой, — ответил Юрис, — куда же еще?
— Юрис, — тихо, почти шепотом сказала Инга, остановившись. — Погоди немножко.
Он тоже остановился. Она обхватила его шею и, спрятав лицо у него на груди, едва слышно спросила:
— Почему ты меня не целуешь?
Он ответил не сразу. Инга ласково коснулась его волос:
— Юрис, ты любишь меня?
— Разве ты не чувствуешь… Инга, милая?
И он так страстно и горячо поцеловал Ингу в губы, что ей показалось, что вот-вот сердце не выдержит и выскочит из груди.
Юрис коснулся ее щеки.
— Почему ты плачешь, Ингочка?
— Так просто.
Он молча прижал к себе ее голову и, прильнув губами к ее волосам, сказал:
— Я найду выход. Подыщу комнату. Иначе нельзя. Нам надо быть вместе.
Почти не дыша Инга ласкала его лицо. Долго стояла она, поддерживаемая крепкой рукой Юриса, не в силах придумать и решиться, как сказать ему о том, что жгло ее сердце. «Милый мой… родной… разве имеет значение какая-то комната? Я ведь знаю, что ты хочешь быть со мной».
— Юрис, — едва слышно сказала Инга. — Не надо домой. — Не дождавшись ответа, она повторила: — Не надо домой.
Он понял. Он поцеловал ее в глаза и сказал срывающимся голосом:
— Ты… моя единственная!
Пятнадцатая глава
У человека только одна родина. Все равно ласкает ли ее в жаркий полдень солнце и живописные луга наполнены стрекотом кузнечиков, или носятся над ней грозовые тучи — все равно: она его, и он чувствует это до боли. Чтобы уловить запах распускающейся березовой ветви, не надо прижимать ее к лицу. За тысячи километров, на улице большого города, в голых прериях, глубоко под землей, в угольных шахтах, под пышными южными пальмами — и там вдруг, неожиданно может запахнуть бесконечно нежной и застенчивой родной березой… Запахнуть так сильно, что у тебя замрет сердце.
Что такое тоска по родине? Это утомившийся ветер, который, мчась без передышки, вспенивая моря и океаны, ворошил и раскидывал груды облаков, свистел над горными хребтами и тяжело вздыхал в мокрых соснах. Передохнув под звездным небом на влажной траве, притихнув ненадолго в проводах, он неутомимо летел к тебе. Он не может рассказать, как он ласкал зеленые холмы твоей родины, как играл на поле в курящейся ржи и вместе с пчелами раскачивался на цветущей липе, не может рассказать, как пронесся над усадьбой твоего отца, над починенной этой весной и сверкающей на солнце крышей, как он постучал ночью веткой старой яблони в окно твоей комнаты — рассказать, что видел твою мать; ветер не может ничего рассказать тебе, но ты знаешь это и так.
И в тебе пробуждается острая, пронизывающая тоска, и жизнь начинает казаться бессмысленной. И тогда ты говоришь: все равно как, только бы вернуться! Только бы над головой было родное небо и под ногами — любимая, когда-то так необдуманно и легкомысленно покинутая земля. Чтобы вокруг были люди, говорящие на языке отца и матери, чтобы был коричневый ржаной хлеб с давно забытым запахом детства.