Все кругом отдыхают. Легко-легко пахло резедой. Вдруг по щеке покатилось что-то влажное и теплое… Откуда в такую ясную ночь взялась дождевая капля?
Уже было совсем поздно, когда Алине вышла искать сына. Она не знала покоя, ей все не верилось, что он дома. Охотнее всего она обняла бы сына, усадила рядом и смотрела на него долго-долго, чтобы знать, что все это явь, что он живой, во плоти и крови, с теплым дыханием, с такими знакомыми светлыми волосами, которые, правда, уже пахнут не так, как раньше. Тео, Тео… дорогой мой… ненаглядный мой!
Но она не умела показывать свои чувства. Она только неловко погладила плечо сына и сказала:
— Я приготовила тебе постель. Иди, сын, отдохни. Ты ведь устал… уж завтра…
Теодор встал, как послушный ребенок.
— Да, я иду. Я в самом деле устал, мать.
И он тоже погладил задержавшуюся у него на плече руку Алине и на мгновение прижался к ней щекой.
Какое счастье растянуться на белых и прохладных простынях после далекой, трудной дороги, после такой трудной дороги. Растянуться на белых простынях своей старой кровати и чувствовать на себе легкое шерстяное одеяло. Явь это или сон? Интересно, старое ли это одеяло или другое? Старое было коричневое с горчичными полосами. Он провел рукой по одеялу и посмеялся над собой: разве полосы можно нащупать?
Кругом тишина и покой. Глубокий, невыразимо чудесный покой. Такого хорошего и чистого покоя ты не знал уже четырнадцать лет… Нет, нет, это не пустые слова! Покоя своего дома, своей родины у тебя не было. Но только дома отдыхают усталые мысли и сердце, только дома человек черпает новые силы и бодрость. И только этой ночью ты чувствуешь, как бесконечно ты устал.
Но это не значит, что легко уснуть. Между твоей неимоверной усталостью и сном встает завтрашний день — еще неизвестный, туманный, загадочный. Завтра ты встретишь людей — и таких, которые помнят тебя, и новых, которые совсем не знают тебя. И все они будут смотреть на тебя как на чужака, а чужак никогда не чувствует себя хорошо. Ты знаешь это, и потому неспокоен. Но ничего нельзя поделать. Через все это надо пройти. Если ты изменил родине и так легко покинул ее — то должен суметь вернуть себе ее доверие. Все равно — как трудно это ни оказалось бы, все равно — каких это ни требовало бы жертв. Потому что жить иначе нельзя — пока не вернешься полностью, пока родина не посмотрит тебе в глаза так, как та девочка, которая напоила тебя березовым соком, — светлым и дружелюбным взглядом.
Как горяча подушка в такую теплую ночь! Что делать завтра — идти самому искать знакомых, здороваться с ними или же спокойно отдохнуть дома несколько дней? Ведь человек вправе отдохнуть после такого далекого пути? Не трусь! Не будь малодушным — если не завтра, то послезавтра тебе придется встретиться с ними. Признайся, что ты немного боишься этой встречи.
В соседней комнате тихо и медленно тикают стенные часы. Не может быть, чтобы так тянулись минуты… Часы, наверно, уже очень старые, и скрипят они так странно, словно заржавели и ходят с большим трудом.
И все-таки сон наконец побеждает все — он заволакивает мягким теплым покровом беспокойные мысли, угрызения совести и волнующие рассуждения. И, предавшись забытью, спит человек первую ночь на родном хуторе. Но ему ничего не снится в этом хорошем, сладком сне. А ночь все летит, летит.
Тебе хотелось проснуться на рассвете, когда землю еще покрывают росистые тени, когда утреннее зарево еще бледно-зеленоватое, потому что тебя охватило детское влечение к чему-то давнему, далекому и сказочному. А тебя, когда ты открываешь глаза, как назло ослепляет теплый свет, прямо в окно смотрит утреннее солнце.
Недалеко от кровати — таз с водой, мыло и полотенце. Белое льняное полотенце с бахромой.
Теодор мгновенно вскочил на ноги, выспавшийся и бодрый. Подошел к окну, широко распахнул его, глубоко-глубоко вдохнув чистый, пахнущий зреющими хлебами воздух. Затем он быстро умылся и оделся.
Мать за дверью как будто давно ждала пробуждения сына. Она уже стояла на пороге с большим кувшином в руке, а из-за ее плеча в комнату смотрел какой-то юноша.
— К тебе гость, — сказала Алине, — не мог дождаться, пока ты проснешься.
— Гость?!
Алине отступила в сторону и пропустила вперед молодого парня.
— Не узнаешь? — Она благосклонно улыбалась. — Ведь это твой двоюродный брат — Эгон Брикснис. Тогда он был еще мальчишкой, а смотри, какой теперь мужчина… студент, вот как.
Теодор с интересом всмотрелся в него.
— В самом деле — Эгон? Вырос-то как! Не узнал бы.
Они трясли друг другу руки. Двоюродный брат, не отрывая глаз, смотрел на Теодора, точно на чудо. От этого взгляда Теодор даже растерялся. Преодолев неловкость, он пододвинул гостю стул, убрал со спинки пиджак.