— Садись, пожалуйста. Я только что с дороги и сам еще чувствую себя гостем.
— Извини, что ворвался так рано, — сказал Эгон, — но мне не терпелось посмотреть своими глазами на чудо.
— На какое чудо?
— Ну, на тебя, на кого же еще… ведь ты настоящее чудо.
— Я? Почему же я чудо? — улыбнулся Теодор, приглаживая волосы.
— Ну, знаешь, — продолжал с ударением Эгон. — Приехать оттуда может только… уникум.
— Почему же уникум? Многие приезжают.
Эгон вяло махнул рукой.
— Куришь? — спросил он.
— Когда-то курил, но бросил.
— Жаль, а то у тебя, наверно, были бы сигареты оттуда.
Он закурил, пустив дым к потолку.
— Как тебе все же пришло в голову податься обратно на «родину»? — спросил он с любопытством.
Бесчисленное количество раз Теодор читал это слово в презрительном смысле в газетах перемещенных лиц, но было странно услышать его с такой интонацией здесь. Теодор с недоумением посмотрел на своего родственника.
— А почему бы это не должно было прийти мне в голову?
— Ну, знаешь, — с умным видом усмехнулся Эгон и перекинул ногу за ногу. — Со мной ты можешь говорить откровенно. Да разве я не понимаю… пожить в свободном мире, а потом влезть в наш график… ну, знаешь, брат… это прыжок!
— Должен признаться, что я все-таки не понимаю тебя, — нерешительно сказал Теодор.
— Эх! — воскликнул Эгон. — Поживешь, так сам увидишь все прелести нашей жизни. Я на твоем месте не приезжал бы.
— Даже и тогда, если бы ты три года проработал в Шахтах, четыре года по двенадцать часов в день мыл автомобили? — Теодор понизил голос: — Был бы вынужден мыть в ресторане посуду, а затем целый год шататься без работы — жить на случайные заработки или на то, что подкинут сострадательные люди? Нет, должен тебе сказать, что это не легко.
Эгон недоверчиво смотрел на собеседника.
— И ты все это делал?
— Все, даже больше того, — подтвердил Теодор.
— Стало быть, не повезло тебе, — с презрением сказал Эгон.
Теодор пожал плечами:
— Может быть, и так. Только там многим не везет. Вернее, очень мало таких, которым везет.
Они с минуту молчали. Эгон, лихо пустив дым, спросил:
— А… а как же остальные? Те, что нажили дома, автомобили… посылают посылки в Латвию? Ведь им повезло!
Теодор улыбнулся:
— Кое-кому, конечно, и повезло. Я не отрицаю. Особенно тем, кто умеет на чужом горбу ездить. Но прислать посылку с мукой, консервами или парой брюк — это мог и я, это там стоит недорого и очень выгодно фирмам, которые этим занимаются. А что вы тут с мукой делать будете? Разве что попробуете, какова канадская пшеница?
И Теодор махнул рукой.
— Разговор не о муке, — сказал Эгон, — а о свободе.
Теодор смотрел на здоровое, загорелое лицо Эгона и не понимал, чего ему не хватает? Или, может, его кто-нибудь обидел? Он учится… а Теодору не удалось.
— Как бы ни было, — воскликнул он, — но тут родина! Ты этого не можешь понять, потому что не был на чужбине.
Эгон встал, подошел к окну, сунул окурок в цветочный горшок и уверенно сказал:
— Я все же не променял бы тамошние возможности на…
— …возможность мыть грязные тарелки? — спросил Теодор против воли с раздражением. Его вдруг зло взяло. — В самом деле жаль, что тебе не пришлось попробовать.
— Ну, я-то вышел бы там в люди, — сказал Эгон с вызовом.
Теодор молча взглянул на него.
— Теперь я знаю, что ветви зеленеют для тебя только на родине, — сказал он, чуть погодя. — Я знаю, как это, когда у тебя под ногами чужая земля, а над головой чужое небо.
Эгон усмехнулся.
— Очень поэтично. Ну да, ты ведь когда-то пописывал стихи.
Вошла Алине с посудой для завтрака. Она улыбалась, глаза ее светились.
— Ты не убегай, Эгон, — сказала она. — Позавтракаешь вместе с Тео. Поговорите.
— Мы уже поговорили, — ответил Эгон. — Мне нужно съездить в лавку. Может, сахару привезли. Вчера его не было.
И он выразительно посмотрел на Теодора.
— У нас его часто не бывает.
— Где Даце, мать? — спросил Теодор.
— Даце? В поле… еще на заре побежала, — ответила мать, наливая в стакан молока.
— Где это?
— За «Себрисами»… у обочины дороги.
— Поем и схожу туда. Спасибо за завтрак, мать.
Шестнадцатая глава
Осень приближалась, с каждым днем длиннее становились ночи, прохладнее и темнее вечера. По утрам траву покрывала холодная роса, но в полдень солнце грело так жарко, словно отдавало земле то, что недодало в дождливое и пасмурное лето.