Ливия продолжала болтать, но Инга уже ничего не понимала. Она вскочила и, без кровинки в лице, широко раскрытыми глазами смотрела на Ливию. Где-то рушился целый мир.
Она повернулась, коротко застонала и пошла к двери.
ВТОРАЯ ЧАСТЬ
Первая глава
Ноябрьский ветер со свистом гнет и треплет деревья. В воздухе кружат последние листья уже не желтые и пурпурные — грязно-бурые, покоробившиеся, летят они над канавами и кустами.
Песни перелетных птиц уже отзвучали в дальней синеве; низко-низко, почти задевая вершины елей, над лесами и полями бесцельно бродят одинокие и печальные тучи.
Улетели и аисты с придорожного дуба, гнездо их будет пустовать всю зиму, до весны, когда они опять вернутся домой. Как раз от этого дуба вдоль дороги, до самого яблоневого сада «Вилкупов» — в длину и до старой риги «Бугров» — в ширину, густо и ровно зеленеет засеянная осенью рожь. Только бы она хорошо перезимовала, не сгубили бы ее морозы.
На пустынном свекловичном поле местами еще виднеются кучи зеленой ботвы. Их оставила бригада Силапетериса, и рядом с остальными хорошо убранными полями кучи эти бросаются в глаза. Но вторая бригада кое с какими работами вообще запоздала, и ей некогда думать о каких-то листьях.
По берегу Мелнупите словно промчалась буря. На земле — груды вырванных с корнем кустов. Луг избороздили тракторы, в ямах поблескивает черная вода. А по самой середине, точно борозда, тянется на пол-луга канава. Словно тут рылся огромный крот, раскидал в обе стороны темный дерн, но ему кто-то помешал, и он не закончил борозды. Залитая водой канава такая прямая, что любо смотреть на нее.
Осень. Но люди не знают свободной минуты. Уже третий день на дворе Гобы стучат топоры и поют пилы. Мастера из строительной бригады переделывают старый сарай — латают дыры на крыше и в стенах, ставят большие загородки и кормушки.
Терезе тащит охапки соломы и застилает свинарник. Затем она спешит на кухню, где в двух больших котлах парится мелкий картофель для свиней. Терезе снимает крышку и прямо пальцем тычет в кипящий котел. Картофель поспел. Она зачерпывает его и бросает в деревянный чан. Пар такой густой, что временами он скрывает и котел и плиту.
На ферме в «Салинях» Лапиниете кормит свиней сырой картошкой. Это, конечно, легче, не надо постоянно варить, но Терезе все же варит.
— Может, и так хорошо, — как-то сказала она председателю, словно оправдываясь, — но мне кажется, что свиньи картошку охотнее пареную едят. От нее проку больше и меньше нужно.
Видимо, это так, — у свиней Терезе суточный нагул обычно выше, чем в «Салинях». А может, дело не в пареном картофеле, а в том, что свиньи Терезе получают побольше крошеного сена, чем Лапиниете дает своим. Терезе накосила по обочинам дороги тучной отавы и высушила ее. Зависит еще и от того, хлещут ли поросенка хворостиной или почесывают его спину.
И на берегах Мелнупите, и в низине, за Бугровой горкой, до самого леса, куда уходят пастбища, не затихает работа. Каждый день, если только нет дождя, не переставая, рокочут тракторы, и все шире становятся очищенные от кустов поля — земля начинает дышать, рыхлая и легкая.
Небо сегодня блекло-голубое, и хотя солнце уже стало далеким и холодным, земля вдруг весело засверкала всеми скромными осенними красками. Далеко разносится гул тракторов, а когда он на минуту умолкает, то можно услышать стук топоров, долетающий с другой стороны.
Это Лайзан заканчивает свой дом. На склоне, против стройных берез, уже поднялись белые стены. Юрис дал ему помощников, работа спорится.
— Видишь, как легко строиться на чужой счет. Колхозный материал, колхозная рабочая сила — и дом готов… — сказал Брикснис Межалацису, перекуривая с ним около груды выкорчеванных кустов.
— Да что ты? — удивленно посмотрел на него Межалацис. — Себрис говорит, что Лайзан лес купил. А цемент в тауренском кооперативе брал.
— Ерунда. Станет он покупать, когда можно даром взять. Знающие люди другое говорят. Председатель своих родственников пристраивает. Дома ставит им за наш счет. Ну, не умно, а?
— Да разве они в родстве? — удивился Межалацис.
— А как же! — ухмыльнулся Брикснис. — Сразу видать, что все свои. Разве он чужого пустил бы в свою комнату? У них свои дела, свои счеты, а мы глазеем, как телята, и ничего не видим.
— Гм… — Межалацис в недоумении покачал головой. На самом деле нехорошо получается. Но что поделаешь, испокон века заведено — каждому своя рубашка ближе к телу. Эх, люди, люди!