Разумеется, Ливия напишет письмо не своей рукой, а подпишется «Колхозник», или «Сельский житель», или еще как-нибудь.
— По местам! Остальные долой со сцены! — распорядился Дижбаяр.
Занавес потянули с двух сторон, и он открылся.
Инга сидела в темном зале, на одной из последних скамеек, и безразлично смотрела на сцену. Она не хотела идти сюда, но пошла ради Марии и Виолите.
Когда Инга чувствовала на себе взгляды людей, она улыбалась, чтобы все думали, что она беззаботна и весела. Но лицо ее походило на маску, потому что глаза были ледяными, неживыми.
Глаза говорили правду, они не могли ничего утаить. Инга чувствовала себя опустошенной, сломленной, униженной.
Разумеется, нет ничего страшнее, чем стоять у открытой могилы любимого человека, но похоронить любовь тоже очень страшно. Хорошо еще, если ты можешь вырвать ее из сердца, если у тебя хватит сил гордо уйти, тогда хорошо! Но когда ты пытаешься сделать это и, в своем бессилии, сознаешь, что любовь пустила глубокие корни, которые вырвать можно только вместе с частицей сердца, — тогда это страшно! Ночью ты впиваешься зубами в подушку, чтобы никто не услышал стона, не догадался о твоих муках. И, наверно, уже в тысячный раз ты, прижав рот к подушке, спрашиваешь: «За что? За что надо было так унижать? Я ведь так тебя любила… я ведь так… даже слишком… конечно, слишком».
И странно — больше всего ты страдаешь от утраты этой чудесной духовной близости. Ты молода, ты встретишь на своем пути другого, но никто никогда не заменит тебе его! Как ужасно сознавать это! Возможно, ты ошибаешься, но теперь ты в этом твердо уверена.
Порою тебя мучила мысль: а может, в жизни иначе не бывает? Может, такая любовь — только плод твоего воображения… наверное, ты опять все идеализируешь, а настоящей любви и не бывает?
Все равно, пускай ее и нет — но другой любви ты не признаешь, иначе любить ты просто не умеешь… а только вот так — всей душой, на всю жизнь!
Ты не стала встречаться с ним и выслушивать его объяснения. Какие могут еще быть объяснения? Разве человеческое сердце можно заштопать? Разве можно забыть о том, что человек, которому ты так безгранично верила, оказался обманщиком? Ладно, можно понять, что у него когда-то были какие-то отношения с этой женщиной и что у них ребенок… но разве о таких вещах можно молчать? Нет, если любишь по-настоящему — никогда! А если ты лгал, то как после этого уважать тебя. Можно пойти и на это, но, видно, у тебя с ней вовсе не покончено. А то разве поехал бы ты в Ригу и жил бы там целую неделю?..
Ты думала, что завоешь, как собака, когда зашла эта Ливия и шепнула: «Ну, видите, товарищ Лауре, кажется все образуется. Только что звонила моя артистка, она так счастлива, так счастлива! Товарищ Бейка у нее. Разве это не хорошо? Старая любовь все-таки не ржавеет… Хочу что-нибудь почитать, не очень серьезное, для души… порекомендуйте мне».
Ты отвернулась, чтобы не показать Ливии своего лица, и, ничего не видя перед собой, нащупала на полке первую попавшуюся под руку книгу. Как больно, что больше нельзя уважать его, что надо презирать его, тогда перестанет болеть сердце. Но что-то не позволяет презирать его — и это мучительно. Что-то связывает со всем тем, что было между ними.