— Где вы? Я ничего не вижу!
Теодор с удивлением увидел Ливию и остановился.
Она подбежала к нему и, запыхавшись, торопливо, сбивчиво прошептала:
— Знаете, я должна вам сказать… вы должны знать, что мне вы можете вполне доверять. Мой муж труслив — вы не слушайте его… но мне вы можете доверить все, что угодно… я вас вполне понимаю, и вы всегда найдете во мне друга, можете не сомневаться! Спокойной ночи. До скорого свидания!
И тут же ушла.
Когда шаги Ливии затихли, Теодор все еще стоял, разинув рот.
Он так ничего и не понял. Ровным счетом ничего.
А Ливия помыла посуду, взяла журнал и растянулась на тахте, положив под локоть подушку. Читать не хотелось. Свет лампы такой надоедный, во дворе мрак и грязь. Ливия повернула голову и какое-то время смотрела на мужа. Седой… почтенный… уравновешенный. И вдруг их совместная жизнь показалась ей чем-то нереальным и неестественным. «Право, почему же именно с ним? — спрашивала себя Ливия. — Почему я именно с ним? Я еще молода, красива, почему я должна прозябать тут, в этой чертовой дыре, а жизнь ведь идет? — И она вдруг с ужасом представила себе, что каждая минута, нет, даже каждая секунда укорачивает ее жизнь… — Жизнь все тает и тает, а я стою на месте и жду. Чего ж я, собственно, жду? Ничего не меняется, и ничего не происходит. И не произойдет ни завтра, ни послезавтра, ни послепослезавтра — будет все та же идиотская «культурная работа». Возись с этими тупицами в драмкружке. Поднимай «культурный уровень» в народе… до одури!»
Увлечься бы чем-нибудь! Но кругом нет ничего. Пустота. Даже людей нет, есть одни стандарты. Такие, как Лауре с ее Бейкой.
Только Теодор сегодня вызвал ее любопытство. Во дворе, когда она догнала его, он был совсем ошарашен. Это хорошо. Ливия улыбнулась, прищурив глаза, глядя куда-то вдаль.
Дижбаяр, проходя мимо, остановился и хлопнул жену по плечу.
— Ливия, тебе еще не хочется спать?
Он наклонился и поцеловал ее в губы.
«Какие у него вялые, пресные губы», — подумала с отвращением Ливия и зло уткнулась лицом в подушку, чтобы стереть следы поцелуя.
Какая все же противная жизнь!
Четвертая глава
В «Силмале» сегодня кончали молотить овес. С овсом очень задержались, потому что при обмолоте пшеницы испортилась молотилка — и весь график поломался.
А овес уродился хорошо, и обмолот ожидали вполне приличный. Особенно хороший овес на косогоре за «Буграми» — и тут сказались и подкормка и борьба первой бригады с сорняками.
Утро рассвело ясное. Солнце поднималось над лесом по-осеннему чистое. Лучи его пригревали, но людям, хлопотавшим около молотилок у большого сарая в «Буграх», было не очень жарко.
Атис отмечал мешки, которые увозили, помогал прибирать солому. Увидев председателя, он пошел ему навстречу.
— Ну, — удовлетворенно сказал бригадир, — если бы у нас и от озимых был такой урожай, мы были бы на коне. И сегодня дело идет споро. Как на удивление, явились все. Даже «пчелиный Петерис» и тот пришел без приглашения.
— До чего сознательные к концу года стали, — усмехнулся Юрис. — Даже «пчелиного Петериса» ты перевоспитал.
— Они чуют, что ты отсыплешь им порядочно в мешки и кое-какие рубли на стол выложишь, — сказал Атис. — В этом уже есть какая-нибудь ясность?
Никакой ясности еще не было ни у Юриса, ни у учетчика. И Юрис, не ответив на вопрос Атиса, спросил сам:
— Думаешь сегодня закончить?
— Какой может быть разговор? Обязательно.
Наверху стоял Леон Зейзум в синем тренировочном костюме и ловко запускал в молотилку охапки овса. Он был весь в пыли и тяжело дышал, но, когда Атис предложил сменить его, отказался.
День выдался отличный. Поздней осенью редко бывают столь ясные и тихие дни, хотя воздух такой прохладный, что уже почти можно увидеть пар от дыхания. На рябине перед ригой осенний ветер оборвал все листья, кое-где, еще цепляясь за ветви, пылали на солнце гроздья красных ягод. На кривой березе по другую сторону риги шумели вороны, наглые и назойливые. Жидкое, похожее на дымок, лохматое облако медленно скользило над Силмалой в сторону Риги.
Поддевая граблями солому, Дзидра Вилкуп подняла голову и проводила облако коротким взглядом. Долго смотреть некогда было. Она сгребла охапку рыжей соломы и понесла ее в сторону.
Десять дней назад Дзидра вернулась домой. Она долго не могла решиться, спорила с сестрой, но наконец набралась духу и села в автобус. Главную роль тут, конечно, сыграло письмо Леона.