Но Валия покачала головой и перебила Ингу:
— Нет, нет! Нельзя же каждый вечер бегать!
Инга молча отошла. Валия взглянула на Атиса, но тот притворился, что не видит ее, и она, поджав губы, вышла.
Конечно, смешно оправдываться занятостью — ведь она просто не знает, куда девать себя в эти нудные осенние и зимние вечера. Но устная газета ее не интересует. Дурачество! Если играть, так в настоящем театре. А настоящий театр это только там, где все вертится вокруг любви. Если не удалось попасть в кружок Дижбаяра, так эта ерунда ей уж ни к чему. Скука, да и только.
Кругом шумит холодный ветер, забирается под рукава, бьет в лицо. Повозится с человеком и помчится дальше, по полям, мимо усадьбы «Скайстайни», где в окне, точно волчий глаз, сверкает желтый огонек. И такому ветру безразлично, что девушка, которая бредет в ночном мраке по грязной дороге, чем-то опечалена, не удовлетворена, что жизнь кажется ей безрадостной.
И у Валии есть душа, есть свои мечты, мысли и взгляды. Беда только в том, что мечты ее мелки, что мысли вертятся только вокруг ее особы. Беда в том, что она живет под крылышком родителей, любовь которых слепа и глупа. Если бы Валия росла в другой среде, то, наверное, была бы такой же энергичной и активной, как Даце и многие другие.
Но, может быть, причину духовной пустоты следует искать в том, что в трудные для колхоза годы она, как многие, оказалась среди равнодушных. Очень может быть. Следует ли за это осуждать ее? Это, конечно, легче всего. Но не вернее всего.
Трудно переделать такого человека, как Валия, но не думайте, что ей самой легко.
В ее душу впервые вкралось сознание, что она среди остальной молодежи чужая. Раньше ей казалось: она самая умная, самая красивая; а теперь — чужая. Сегодня все смеялись над ней. Нехорошо как, правда? Подумаешь, какая важность — горела Москва или не горела… к тому же это было так давно.
Ветер опять налетел, тяжело застонав в елях у самой усадьбы Сермулисов, где дружелюбно залаяла собака, узнавшая шаги Валии. По шагам узнает ее и мать и спешит отворить дверь.
Не спится матери и в другой усадьбе. Алине Цауне сидит на кухне при вонючей керосиновой лампе, вяжет чулок и ждет сына и дочь. Обоих. Вначале только одна дочь отбилась от дому, думала, что сын останется при матери — навсегда вернулся к ней ее ненаглядный послушный Тео! Но это только казалось в первые недели. Потом он тоже начал пропадать из дому — и вместе с сестрой, и один.
Алине никак не поймет сына: как ему сердце позволяет водиться с ними? Как он может забыть то, что ему сделали? А что именно? Ну, все… хотя бы то, что ему пришлось бежать… Университета не окончил. Четырнадцать лет разлуки — разве это можно простить? Алине надеялась найти в сыне союзника, была уверена, что Теодор поймет, как их всех обидели. Да разве не обидели их? Вот хотя бы тогда со свиньями… разве это не наглость? Какая-то лачужница, какая-то Терезе Гоба умеет откармливать свиней лучше Алине. Нет, это просто курам на смех. Но кур не рассмешить, и Алине рассмеялась сама, громко и сердито.
Ладно, ладно. Пускай откармливает себе на здоровье свиней. Так откормит, что с ног валиться будут. Ну и подхалимка же эта Терезе… Из кожи бы вылезла, если бы могла. Алине презрительно качает головой и, наклонившись, пытается вывернуть фитиль у лампы. Беда с этой теменью. Щупай все кругом, точно слепая, и так всю зиму. Такая жизнь опостылеть может.
Подумав с минуту и тяжело вздохнув, Алине бросает взгляд на тикающий на подоконнике будильник. Уже пять минут первого. А они все не идут. Алине поджимает губы. Ходят по осенней грязи, в ночном мраке… и без всякой нужды. Ужин, наверное, уже остыл. Придут голодные как волки.
Алине откладывает вязанье, встает и идет к плите посмотреть, не остыла ли миска в духовке. Ничего, теплая еще. Вот и дров из-за них больше выходит. Прямо разорение.
Алине продолжает вязать и думает о Даце. Да как не думать, если девушке уже двадцать пять лет? Нашелся бы порядочный парень — вышла бы замуж и бегать перестала бы… Но пока не видно никого. Известно, Даце не красавица, и разве теперь мужчине важно, что у тебя сердце доброе, что хорошая ты… Теперь это никому не надо!
Иной раз тракторист заходит… как его? Но паренек этот Даце не пара. Болтается по белу свету — год тут, другой там. Тут — одна, там — другая.
Нет, — Алине резко покачала головой, — он не для Даце. Ей нужен порядочный человек. Но где возьмешь такого? Нету, ей-богу. Одни какие-то недотепы да ветрогоны развелись на белом свете.