— А ты — мне, — улыбалась Инга сквозь слезы. — Стало быть, мы очень сильны. И нечего нам унывать.
— И не думаю даже! — Юрис вскинул голову.
— Мне так хорошо с тобой, — шептала Инга, прижимаясь к нему и ощущая успокаивающее тепло его плеча. — Ничего я не боюсь… ни Дижбаяров, ни анонимных писем, ни этой женщины.
Юрис привлек ее голову и, глядя поверх нее, вздохнул:
— Не вспоминай эту… женщину. Ты должна понять, что она — пятно в моей жизни. Я сам стыжусь этого. Очень прошу тебя — никогда больше не напоминай мне о ней.
— Хорошо! — ответила Инга, подняв голову и посмотрев на него еще влажными глазами. — Никогда.
— Могу сообщить тебе хорошую новость, — сказал Юрис, опускаясь на стул и усаживая Ингу на колени. — Лайзан на будущей неделе переберется в свой дом.
— О! — радостно воскликнула Инга.
— Это значит, что через две недели у нас с тобой наконец-то будет свой дом.
Когда Ливия вернулась в свою квартиру, она вся кипела. Эта ненормальная даже не считается с элементарными правилами приличия. Разве это не наглость — смотрит тебе в глаза и спокойно говорит пакости? Разве так поступает культурный человек? Никогда! Ну хорошо… если она хочет открытой войны, так пускай!
И, швыряя кастрюли на горячей плите, не замечая даже, как обжигает руки, Ливия лихорадочно обдумывала, как действовать, куда идти, кому писать.
Когда Дижбаяр в хорошем расположении духа после репетиции вошел в комнату, она встретила его словами:
— Ну, хамелеон?
Дижбаяр удивленно и растерянно вытаращил на нее глаза:
— Как это понимать?
— Так, как я говорю. Удивляюсь, как ты еще находишься на идеологической работе. Ничего, эта Лауре уберет тебя.
Когда она рассказала о своем разговоре в библиотеке, Дижбаяр, сверкнув очками, начал вышагивать взад и вперед по комнате. Затем он сказал:
— Надо ехать в Ригу.
Десятая глава
Идет снег. Большие белые хлопья тихо падают на землю, застилая ее толстым, девственно чистым покрывалом. Исчезают бурая трава, листья, высохшие стебли. А невидимые облака все сыплют и сыплют снежные хлопья.
Сегодня у Инги и Юриса свадьба. Это означает веселую сутолоку и волнение, опьяняющий аромат еловых веток в комнате и вкусный запах пирогов, которые пекут матери Инги и Атиса Рейнголда.
Это счастливая улыбка на взволнованном, раскрасневшемся от радости и спешки лице Инги. Но, странно, у нее сегодня ничего не клеится. Инга озадачена своей нерасторопностью. Они с Анечкой носятся по комнате, прибирают ее, но столы не накрыты, вещи, как она привезла их от Себрисов, так и лежат на кровати, на полу стопка ее книг.
А тут еще Юрис. Распахнул дверь и позвал:
— Ингочка! Зайди в контору! Тебя хотят видеть.
Инга бросила скатерть, которой собиралась накрыть два сдвинутых вместе стола, и пошла за ним.
Во дворе стояла легковая машина. В конторе ждал Гулбис. Не раздевшись, в пальто, сразу видно, что торопится.
— Заехал поздравить новобрачных, — сказал он, крепко пожимая Инге руку. — Желаю вам долгой и счастливой совместной жизни. Будьте всегда хорошими, верными друзьями… и сильными людьми.
— Спасибо, — сказала растроганная Инга и вопросительно посмотрела на Юриса.
— Товарищ Гулбис вечером не может, — ответил он.
— Жена заболела, — сказал Гулбис. — А одному не интересно. Может быть, это старомодно… Но такие уж мы.
Он улыбнулся и подал Инге небольшой сверток.
— Это вам. От жены и меня. Еще раз желаю вам счастья.
Инга и Юрис стояли во дворе с непокрытыми головами и смотрели вслед удалявшейся машине.
Инга, тихо вздохнув, сказала:
— Как хорошо, что есть такие люди!
— Поторопись, Ингочка, — напомнил Юрис. — Нам скоро идти.
И Инга ушла: ведь на самом деле скоро надо быть в сельсовете.
Торопилась и Даце, она тоже собиралась пойти с ними в сельсовет. «Как жаль, что нет нового платья, — думала с огорчением Даце, — как же пойти на свадьбу в старом! Но разве в такой спешке что-нибудь сделаешь? Мать права, когда посмеивается: ну и свадьба! Как на пожар… Хорошо, если лицо умоешь».
Даце, конечно, не только умылась. Рано утром Дзидра Вилкуп накрутила ей волосы на бумажки, и вся голова теперь была в смешных рожках.
Даце отглаживала свое старое синее платье и уговаривала себя, что оно не такое уж плохое.
— Даце, дай-ка мне зеркало, — просунул в дверь голову Теодор, он был еще полуодет. Даце дала ему зеркало.