На дворе коротко и отрывисто залаяла собака. Даце даже не слышала ее. И когда раздался стук в дверь, а за ним голос Максиса: «Можно?», Даце заметалась по комнате. Какой беспорядок! Она собрала раскиданное белье, спрятала его в шкаф, схватила со стула пудреницу, расческу, но Максис, которому показалось, что он уже долго простоял за дверью, вошел в комнату. Только теперь Даце вспомнила о своих рожках и растерянно схватилась за голову:
— Ой! На кого я похожа!
— Почему ты так волнуешься? — спросил Максис. — Погоди, не дергай так. Я помогу тебе.
Даце, словно одурелая, позволила ему усадить себя на стул, и он неловкими пальцами начал раскручивать ее рожки. С ума сойти! Она сама не знала, почему позволяет это.
Максис засмеялся:
— Теперь ты на пуделя похожа… такая пушистая и кудрявая.
— Я сейчас расчешу, — заикаясь проговорила Даце и вспомнила, что зеркало у Теодора. Она схватила расческу и стала причесываться. Пальцы дрожали.
— Вчера я был в Таурене, — сказал Максис, кладя на стол какой-то сверток. — Купил подарок… от нас с тобой. Посмотри, нравится?
Он развязывал бечевку, а Даце смотрела на его пальцы. Кожа на них грубая, шершавая, но ногти вычищены, на большом пальце левой руки рубец. Максис в белой рубашке. Видно, сам гладил ее — манжеты не накрахмалены, на одной складки.
— Может, надо было что-нибудь другое, — сказал Максис, — но ты ведь знаешь, какой в Таурене выбор.
В бархатной коробочке поблескивали шесть чайных ложечек.
Он сказал: «от нас с тобой…» Даце казалось, что ее взяли за сердце горячими руками, взяли и не отпускают. Казалось, что все это сон. Максиса она видела словно в тумане. И опять эта проклятая сырость на глазах — теперь-то она совсем ни к чему.
— Тебе… может быть, не нравится?
И Даце уже сама не понимает, что делает. Какая-то непреодолимая сила заставляет ее шагнуть к Максису и просто, без слов прильнуть головой к его сильному плечу, не только прильнуть, но крепко прижаться, словно она продрогла и хочет согреться. Его руки торопливо обняли ее, крепко и нежно…
— Даце, — тихо говорит Максис и умолкает. Она ждет, чтобы он сказал еще что-нибудь, но он не говорит больше ни слова. Только неловко гладит и гладит ее волосы, плечи, спину.
Даце знает, что пришло и ее счастье. Настоящее, прочное счастье. Волнение и страх исчезают, сердце бьется уже спокойнее, она решается поднять голову и близко, как никогда, видит темные, милые глаза. Ей так хорошо, так хорошо, кажется, от блаженства разорвется грудь и она, Даце, задохнется. Она должна что-то сказать. И Даце, глубоко вздыхая, бормочет:
— Ложечки очень красивые…
А Максис уже забыл о блестящих ложечках, которые лежат на столе. Он бережно взял в руки голову Даце и стал целовать.
— Даце, вот твое зеркало, — сказал Теодор, открывая дверь, и они испуганно оторвались друг от друга. — Думал, тебе понадобится, — виновато добавил Теодор и отвернулся, чтобы скрыть улыбку.
Как странно — Даце не тронуло то, что брат увидел ее в объятиях Максиса. Откуда взялось это спокойствие, с которым Даце сказала брату:
— Ты скоро будешь готов? Нам уже пора идти.
— Но ты ведь сама еще не готова, — отозвался за дверью Теодор.
Даце посмотрела на Максиса. И ему, видимо, было безразлично, что кто-то видел, как он целовал Даце. Максис тут же снова обнял ее.
— Пусти… мне нужно собираться, — сказала ему Даце на ухо.
Он ничего не ответил, но не отпустил ее. Только уже чуть погодя Даце услышала его приглушенный голос:
— Я тебя все время… помнишь, чуть ли не с той поры, когда ты наступила на часы.
— Да, — отозвалась счастливая Даце, — да…
— Мы тоже сразу поженимся… хочешь — через неделю?
— Да… — Даце готова согласиться со всем, что он говорит или еще скажет. Ей безразлично, как отнесется к этому мать… все безразлично. Она счастлива и сильна.
Снег валил все сильней. Были минуты, когда казалось, что вот-вот все белое клубящееся небо рухнет на землю и похоронит ее под огромным сугробом.
Сквозь такое сплошное снежное облако возвращался из Риги Дижбаяр. Он сидел в санях, по плечи укутавшись в старую шубу, и думал. Все снова перебирал он в памяти — куда ходил, что говорил. Он старался уяснить себе, все ли сделано правильно. Казалось, да. Он был очень сдержан и корректен, старался не задевать личности Лауре. В Министерстве культуры, в управлении культурно-просветительных учреждений Дижбаяр указал на то, что он, как руководитель Дома культуры, вынужден изо дня в день видеть, как запущена работа в силмалской библиотеке. Он не может больше молчать, поэтому он и пришел, чтобы сообщить обо всем.