Он отер горячий потный лоб и придвинулся к сыну:
— Неспокойно мне… Хотел потолковать с тобой. На окраине живем, далековато.
Борис рассмеялся:
— К осени квартиру получим, отец, на проспекте Металлургов. Хорошую, трехкомнатную, с балконом и газом.
— Да не про то я… Зачем это?
— Хозяйство жалко? Не жалей, отец!
Жена позвала ужинать. Кузьма Алексеевич не сразу пошел, остался в комнате один.
«Не о хозяйстве я пекусь», — говорил он мысленно, силясь уяснить себе что-то важное, но мысли мешались в беспорядке, и это важное так и оставалось непроясненным, нерешенным.
Дня два Буров походил, ощущая слабость в теле и глухой звон в ушах. А на третий день слег. Утром он попытался было подняться, но задрожали ноги, перед глазами качнулись, посерев, стены, и Буров поспешно ухватился ослабелой рукой за спинку койки.
Жена вызвала врача. Кузьма Алексеевич равнодушно, молча слушал, как бодрым ломким от волнения голосом успокаивает его совсем еще молодой парень в чистеньком халате.
— Страшного — ничего! Устали нервы, полежать надо, и все будет хорошо.
— Понятно, — сказал Буров.
Врач закрыл свой чемоданчик и попрощался, но в дверях остановился и сказал участливо:
— А то хорошо бы поехать на юг, месяц-другой отдохнуть.
— Понятно, — угрюмо повторил Буров.
И почему-то подумал тотчас: «Узнает о внезапной моей хвори Савранов и обрадуется. Дескать, «козлы» в покое оставит. Нет, не дождется!»
…Прошло две недели, Буров почувствовал себя лучше и, не долежав положенных по больничному листу дней, поднялся и отправился на комбинат.
Вошел в цех и прежде чем направиться в конторку мастера, где перед сменой собираются машинисты и такелажники, остановился, постоял. Впереди качалось знойное марево от горячего шлака, взметывалось то там, то тут медное пламя; на пламя наплывал черный загустелый дым, и оно, желтея и точно уставая, падало. Словно в озноб бросало металлические стены цеха, и дрожь эта передавалась земле, и земля тоже вздрагивала. Прямо из марева дымов и пламени, утомленно ревя, выкатывались мостовые краны. Сухо и звонко щелкали контакты, свиристели редукторы, натруженно скрежетали катки.
В конторке было дымно от папирос, темновато. В окружении машинистов и такелажников сидел старик Еремеич. Он струил через пальцы отменную рыжекудрую бороду — так он важнее и солиднее — и рассказывал:
— Вот, значит, и пишет: дескать, по моему мнению, гудки в наше время на заводах не нужны, энергия тратится впустую и так дале. И просит, чтобы другие в газете высказали свое соображение по такому вопросу… Ах, чертов сын! — не выдержав, подскакивает на месте Еремеич и хлопает себя кулаком по колену.
Посмеялись горячности Еремеича.
— А мы выскажем наше соображение, — как будто угрожая кому-то, глухо пообещал такелажник Вавилов и кашлянул.
На середину конторки, растолкав всех, выскочил Артем Горячев.
— Это глупо! Глупо и несерьезно!.. Заводские гудки — это традиция рабочего класса, к ним привыкли. Да если я не услышу утром гудка, мне и не захочется на работу шагать. Запросто! Верно ведь, Еремеич?
Пальцы Еремеича замерли в бороде. Он неуверенно согласился с парнем:
— Так будто…
Обратился к Бурову, грустновато качнув головой:
— Слыхал? Вот ведь пронблему подняла городская газета. Подавать гудки или нет?
Буров усмехнулся, шагнул от двери. Шагнул и показалось: пол стал зыбким, а конторка медленно-медленно полнится звоном. В цехе закончила работу смена, смолкли краны, стены стряхнули дрожь. Повисая над крышей цеха, тягуче запел гудок.
Вышли из конторки и присели в ожидании смены возле электрощитовой будки. Еремеич запыхтел папиросой, пряча за клочьями дыма лицо, спросил нерешительно:
— Вот… говорят… с начальником цеха не поладил?..
— Откуда ты взял? — покраснел Буров. Подумалось, что разговор с Саврановым до мельчайших подробностей известен теперь всем, и обеспокоился. Знают! И о грядках знают, и о тихой жизни на окраине…
— Откуда ты взял? — переспросил он хриплю.
— Вот те на! — выкрикнул Еремеич. — Бучу такую поднял, а теперь откуда взял? Савранов осерчал шибко. Тревогу Буров, дескать, бьет, а дело-то и не стоит того…
— Нет, стоит! — рассвирепел Буров. — Стоит! «С планом благополучно». Ну и хорошо! А сколько добра летит в шлаковые отвалы?! В долгу мы перед государством…
— Да ты не кипятись, говори спокойно, — перебил его Еремеич. — Мы-то понимаем, а тому не так бы нужно докладывать, неудобства могут быть. Все ж таки начальник цеха…