Нурия любила сидеть в полусвете комнаты, слушать знакомые звуки с улицы и смотреть, как наступает вечер. Вначале он прокрадывается к роще, и с вершины роща начинает темнеть. Только стволы берез белеют — точно легкие столбы дыма тянутся вверх. В палисадниках молкнут деревья, вслушиваясь в тишину. А вечер шествует дальше, и вот уже речка видится словно сквозь туман, и временами прохладная струя воздуха ударит в лицо, освежающая, желанная. А каленая земля долго еще будет источать зной.
Нурия поднялась и вышла за ворота. Стукнула соседняя калитка, и темная фигура медленно направилась к Нурии.
— Вечер-то, а! — проговорил Гариф и негромко, счастливо засмеялся. — Люблю наши вечера — тихие, и небо у нас какое-то покойное. Даже не верится, что над нами спутник летает.
— А ведь есть большие города, где люди строят атомные ледоколы и спутники запускают, — тоскливо сказала Нурия.
Стало жарко щекам. Сорвала лист тополя, прижала к горячей щеке. Лист был влажный, студеный.
— Ну и что же, — как-то обиженно сказал Гариф, — ну и что же: выходит, всем жить в больших городах?
— Нет, не всем… — Нурия другой стороной приложила листок к щеке, но листок стал теплый, клейкий. Бросила.
— Везде можно жить по-настоящему… От нас зависит, какая она будет, жизнь. От тебя, от меня, — сказала Нурия и поняла, обескураженная, что повторяет слова приезжего парня.
Одна за другой показались звезды-моргуны. Давно улеглась дневная пыль, воздух, накатываясь волнами от реки, свежел. Кучерявые деревья стояли неподвижно, как сторожа в нахлобученных шапках.
В дальнем конце улицы заиграла было гармошка, да смолкла застыженно. Потом, видно, кто-то другой взял гармошку, уверенно развел меха — вздохнула, запечалилась песня:
Ближе песня, ближе… Словно вся улица пела, растревоженная, разгомонившаяся неожиданно… Идут мимо, Много парней и девчат… Гармонь заливисто играет другую песню, веселую…
Вдруг смолкла. Девичий голос занесся, одинокий, ввысь — тоже смолк.
— Испортил песню, — расстроилась девушка. Другие девчата зашумели, требуя играть.
— Не галдите, — сказал гармонист, и Нурия узнала голос Ивана. — Возьми-ка, Вась, гармонь.
«Идет сюда… Зачем?»
— Добрый вечер. Идемте с нами — веселее.
Нурия молчала, растерянная и сердитая.
— Извините, — сказал он. И все стоял.
Гариф потоптался, сказал небрежно и обидчиво:
— Я пойду… Завтра вставать рано.
Зашагал медленно, вперевалку, показывая полное пренебрежение и к Нурии, и к этому, точно с неба свалившемуся парню.
— Чего же он ушел? — сожалеючи сказал Иван. — Я же так… Увидел знакомую — обрадовался, подошел.
— Кто вас знает. Вон в прошлом году приезжие ребята подрались с городскими…
Скрипнула дверь в сенцах, послышалось глухое покряхтывание.
— Отец! — испуганно прошептала Нурия.
Она толкнула плечом калитку, махнула рукой: «Уходи!» и, съежившись, побежала к крыльцу.
— Куда ты! — раздалось сзади.
Отец шагнул к Нурии, загородил дорогу к двери. Затянулся цигаркой, и Нурия увидела его подрагивающие ноздри, жестко сомкнутые губы.
— С кем была?
— Да парень знакомый. Иваном зовут. Он…
— Русский? — перебил отец. Дышал тяжело, отрывисто. Глубоко затянулся цигаркой и, поперхнувшись дымом, закашлялся…
— Ступай домой!..
Не зажигая света, Нурия торопливо сбросила платье, присела на краешек койки. Пальцами провела по глазам. Глаза сухие. А в сердце втеснилась обида — не вздохнуть… Крикнула:
— Почему спрашиваешь: русский?.. Почему не спросишь, какой человек, какая душа у него?.. — хлопнула дверью, вышла из комнаты.
«А я уже взрослая, могу разобраться в людях… хочу разобраться, — думала она, стоя на крыльце, — Гариф… ушел. Испугался?.. Смешно! А любит. За что он любит меня? Что красивая?.. Буду красивой женой в доме — и со мной хорошо мужу… А другим что от того, что я живу?.. А мне какое дело, что меня любит? А люблю ли я его — отец не спросит».
Нурия в дом не показывалась. Она долго-долго бродила по городу, потом незаметно для себя приблизилась к калитке, остановилась. Над рощей тускло розовела широкая полоса, над ней сразу же, без переходов — густая синь медленно смывалась несмелым светом бледного утра.
Гомонливо стало на тихой набережной улице. Грохоча, проносились самосвалы, почти невидные в тучах пыли. Останавливались и, запрокинув кузова, высыпали на обочины дороги щебень, песок, камень. В знойном воздухе вихрились крепкие голоса. Загорелые дочерна, похожие на цыган парни и хитрющие девчата — лица обернули светлыми косынками — засыпали углубления щебнем и песком. Грузные, медлительные катки подминали под себя дорогу.