Нурия, возвращаясь с работы, заглядывала в ящичек для писем. Однажды взбежала на крыльцо, бросилась к ящику — пустой. И неожиданно заплакала. И поняла, что ждала эти письма.
Шла ли дождливыми осенними утрами к автобусной остановке, чтобы поспеть на работу, или студеными зимними вечерами возвращалась домой — вспоминала Ивана. Видела его: стоит в воде с закатанными по колено брюками, улыбается смущенно, и по щеке лучистая капля воды, смешавшись с солнцем, скользит…
Вот появился неожиданно человек, поглядел голубыми глазами… Сказал бы: «Уедем со мной за тысячеверстные дали!» — и уехала бы.
Не стало вдруг этого человека, и запустела душа, затревожилась.
…Как-то Нурия пришла домой и, удивленная, остановилась посреди комнаты: на столе лежал голубой конверт. Нурия глубоко вздохнула, протянула руку за конвертом и, продолжая стоять, вскрыла.
Иван писал о том, что думает о ней всегда. И каждый день спрашивает у дивизионного почтальона о письмах. Тот улыбается грустно: «Тебе опять ничего». А он все ждет и верит. Еще писал, что приедет в отпуск, и тогда они встретятся…
Бацнула наружная дверь. Нурия испуганно вздрогнула и тут же выругала себя: «Дура, боишься, как проказница!».
Вошел отец, сиплым голосом сказал:
— Не прячь. Знаю.
— Я не прячу, — спокойно сказала Нурия. Выпрямилась, посмотрела отцу в глаза. — Не прячу, отец… Сейчас сяду писать ответ.
— Напиши — пустое это дело… Не школьница баловаться — невеста. Пусть не показывается здесь, не мутит воду — напиши.
Отец постоял, повздыхал шумно, строго постучал заскорузлым пальцем по столу.
— Поняла?
Не получив ответа, тяжело затопал к двери.
Постучали в окно. Тревожно, нетерпеливо. Нурия шагнула к сумеречному окну: Гариф.
Она сунула ноги в туфли, кинула на голову косынку и вышла из дома.
Там, в стороне, где строилась электростанция и куда шли в любое время суток машины, смутно высились скалистые холмы, древние, мшистые и пыльные. Дотлевал закат. И красные холодные лучи его лежали на холмах. Казалось, холмы эти сказочно далеки и добраться до них невозможно. Где-то неблизко зарокотало глухо и угрожающе. Вслед за этим рокотом над холмами высоко поднялась багровая густая пыль и осталась недвижно висеть в воздухе.
«Грунт взрывают наши ребята! — восхищенно подумала Нурия. — Стояли эти холмы сотни лет, а теперь их стирают, чтоб не мешали строить».
— Ты видишь, Гариф! — сказала она и показала рукой в сторону холмов.
Гариф не ответил, шагнул близко и взял ее за плечи, повернул к себе. Она увидела его глаза, тревожные, незнакомые, и удивилась, и поэтому не сразу высвободилась из его рук.
— Мне надо поговорить с тобой! — тоскливо зашептал Гариф. — Не могу я без тебя… Работаю и вдруг так захочется увидеть тебя!.. И все из рук валится, отец твой ругается: какой ты работник, говорит, разленился. Вот бросил все, приехал… Поженимся! Ведь любишь, а?..
Нурия молчала, слушала прерывающийся полушепот Гарифа и думала, как в жизни все не просто. Вспомнила, как однажды отец осторожно и ласково говорил о том, какой завидный работник Гариф, такой никогда не пропадет, и о том, как он любит ее, а ведь это очень важно в человеке… А дело, работа… Каждый, кто живет на свете, должен что-то делать, и работа — это деньги, довольство… Вот считает отец, коль парень удачлив и денежен, значит — первый человек, считает, что татарин должен брать в жены татарку, а русский — русскую, считает ту работу самой лучшей, на которой можно много заработать.
А она понимает, что все должно быть не так… только ей трудно доказать это отцу, убедить… и страшно больно за него, что он такой. А жить так, как желает отец, она не может и не хочет.
Она поглядела на Гарифа. Глаза у него были по-прежнему тревожные, ждущие.
— Посидим, — сказала она тихо и мягко.
Угас закат. Облака над рощей стали бесцветные, но потом начали густо синеть. Верхушки берез потемнели, а стволы заструились белыми дымками… В стороне снова послышалось глухое рокотание. Нурия посмотрела туда, где рокотало… Вдруг она начала медленно подниматься. Теперь она смотрела куда-то в конец улицы. Там торопливо шел высокий парень в гимнастерке, в зеленой пилотке, из-под которой выбивались светло-русые волосы.
ВЕРНОСТЬ
Натка вбегает в полную солнца гостиную, забирается с пыльными, коричневыми от загара ногами на диван и вкрадчиво смеется. Мама сидит спиной к двери на низеньком плетеном стуле, молчит. В руке у мамы ярко взблескивает игла, волоча за собой тоненькую нить. Мама вышивает.