— Мам, ко мне никто не приходил? — негромко спрашивает Натка. Но мама по-прежнему молчит.
— Уф, жарко!.. — вздыхает Натка, — так жарко! Когда купаешься — хорошо, а вылезешь из воды — снова жарко…
— Куда ты ходила купаться?
— На омут…
— Я же тебе тысячу раз говорила, просила, чтобы ты не купалась в омуте.
Мама оборачивается. Глаза ее грустнеют и глядят на Натку укоризненно.
— Вон Оля всегда слушает маму и на омут никогда не ходит.
— Фи-и! — презрительно отдувает губы Натка. — Олька — первая трусиха. И Маша тоже. Они и в реке-то боятся купаться, а там воды по коленки.
— А ты знаешь, — стараясь говорить не волнуясь, продолжает мама, — что там каждое лето тонут люди. Каждое лето!..
— Ты и в прошлый раз так говорила. А Ленька говорит — это вранье. Ленька знает.
У мамы медленно и ярко краснеет лицо. Она поднимается со стула, смотрит куда-то за окно.
— Придет папа — все ему расскажу. Я больше не в силах терпеть.
— Мам, ты сердишься? — вскакивает с дивана Натка и, подбежав к маме, обнимает ее полную холодную руку, прижимается к ней щекой.
— Уйди от меня, противная! — говорит мама. — Нисколько не люблю.
А сама другой рукой перебирает выгоревшие соломенные волосы Натки.
— Мама, почему ты всегда сердишься на Леньку? — шепчет Натка и выжидающе глядит на маму снизу вверх. — Почему?..
— Во-первых, он бьет окна…
— Но, мама, это же не Ленька разбил, это мяч ударился о стекло.
— Во-вторых, он грубиян…
— Что ты, мама!.. Он совсем не грубиян!
— Я знаю, Наташа. Он нагрубил Прасковье Андреевне.
— Да Прасковья Андреевна сама накричала на мальчишек. Говорит: «Не разрешу под окнами гонять мяч и пылить». А Ленькина команда должна играть с Пушкинской улицей. Он и не грубил ей, а сказал: «Вы, пожалуйста, не вмешивайтесь…»
— Он нехороший, Наташа, — настойчиво говорит мама и отводит глаза, прячет их от Натки.
Почему он нехороший, маме трудно объяснить.
— Хороший, — Натка трет кулачком глаза, — он хороший, мама.
Она трет кулачком глаза, и кулачок ее становится мокрым.
…Натка выбегает из дома, и солнечный мир встречает ее в дверях запахами сухой листвы, теплой пыли, раскаленного кровельного железа.
Жарко пахнут перила лестницы. Натка идет в садик. Ложится в тень карагача и, со-щурясь, глядит на небо, опушенное легкими перистыми облачками. Кажется Натке: дунешь — и полетит облачко над землей.
Она думает о том, почему мама не любит Леньку и не разрешает играть с ним. Ей непонятно, как мама может восхищаться трусихой Олей и сердиться на Леньку, который может с самой высокой скалы броситься в омут и вынырнуть на его середине. Ленька научил Натку плавать, и теперь ей совсем не страшно купаться в омуте. Он еще обещал научить прыгать со скалы.
Натка закрывает глаза, видит себя на гладком сером выступе над водой, и у нее сильнее стучит сердце. А солнце поднимается высоко, палит и палит. Тень ускользает в сторону, и ногам становится горячо.
— Наташа! — слышится голос мамы. — Наташа! Идем обедать.
Натка поднимается. Сонливо жмурится, разглядывает на руке вмятинки от стебельков — лежала, подмяв траву, — и выходит из садика.
За обеденным столом сидит папа в одной майке — он пришел с работы обедать. Натка садится к столу, вертит в руке ложку, пока мама наливает суп, потом громко роняет ложку на стол и быстро взглядывает на маму: она и глаз не подняла. Натка осторожно откусывает от хлеба кусочек, смотрит на папу. А папа отвечает ей многозначительным хитроватым взглядом, и по этому взгляду Натке становится ясно, что мама нажаловалась ему.
— Чем занималась? — спрашивает папа.
Натка тихо и подробно рассказывает обо всех своих делах, потом увлекается, отодвигает тарелку и гордо сообщает:
— А знаешь, пап, Ленька ни с одной девчонкой не дружит. А со мной дружит! Он звал сегодня на речку, обещал показать что-то интересное-интересное!..
— Сегодня ты никуда не пойдешь, — говорит мама.
— Нет, почему же, пусть сходит, — советует папа, — пусть отдохнет. Скоро уже в школу.
Мама не отвечает. Но, выходя из комнаты, Натка слышит:
— Вот так, милый мой, и портятся дети.
Натка, чуть прикрыв дверь, останавливается.
— Ведь мальчишка-то добрый.
— А чего его, доброго-то, по омутам носит. Играли бы во дворе — слова б не сказала.
Папа отзывается добродушным веселым смехом.
— Ох, бедовая у нас дочь!