— Казенная еда, выходит, надоела? — спросил Федор таким голосом, что Костя резко повернулся к нему. Увидел: глаза у Федора угрюмо сузились, на широких скулах взгорбились, забагровели желваки.
— Что же? — отозвался Андрей. Красиво изогнутые брови обидчиво вспорхнули. Повторил: — Что же?.. Рабочие люди в труде создают для себя блага. Ну… закон такой в жизни…
Федор молчал, раздувая ноздри. Потом грустно усмехнулся и поглядел на Андрея, как на младшего.
— Жизни еще не понимаешь.
Расстелив на столе бумагу, он нарезал колбасы и хлеба и позвал Андрея есть.
— Спасибо, не хочу, — отказался Андрей, но все-таки сел к столу. Он ел, оттопырив щеки, и улыбался, оправдываясь:
— Как волк проголодался!
Поев колбасы, Андрей лег спать и вмиг захрапел. Заснул вскоре и Федор. А Костя все лежал и думал о молодом специалисте, приехавшем к ним на комбинат прямо со студенческой скамьи. Хватился, что не предупредил дежурную, во сколько его разбудить. Поднялся, нашарил на столе тетрадку, чиркая спичками, выдрал из нее листок и написал: «Разбудить в 6 часов».
Осторожно вышел в коридор и приколол бумажку на наружной стороне двери.
Гулко щелкнув, закрылась дверь. Андрей ударил ладонью о ладонь, зябко передернул плечами.
— Честное слово, не выспался!..
Со всех сторон, прихлынув сразу, заскрипели, захрустели вразлад сотни шагов. Темно и туманно, кажется: это космы дыма занесло сюда юркими ветрами с левого берега, где дымит комбинат, и вот они остановились, бессильные, меж домами и висят, и поэтому темно.
К трамвайной остановке густо стекался народ.
— А между прочим, когда столько людей, веселее. И сон проходит, — сказал Андрей.
— Верно! — радостно отозвался Костя.
Тонко, едва слышно зазвенело в тумане. Ближе этот звон, громче. Трамвай. Толкаясь, суматошась, люди устремились к дверям.
В утреннюю пору в трамваях тесно, люди стоят вприжим друг к другу. Андрею удалось примоститься на кондукторском месте, и он продремал весь путь. На остановке ребята растолкали Андрея и, потешаясь над его сонливостью, сошли.
Впереди, всколыхнув загустелый туман, затрепыхались багровеющие пятна — выхлестнулось пламя из труб мартенов.
Отовсюду к проходной накатывался звук шагов. Люди шли и от трамвайной остановки через площадь, и вдоль закоптелой заводской стены со стороны соцгорода — отовсюду. Костя привык к тому, что вокруг него сотни и тысячи людей. Он весело встречал знакомых. Идет, деловитый, и вдруг подморгнет встречному краешком глаза. Старый, ссутулившийся рабочий с усталым, угрюмоватым лицом поглядит сердито: зубоскал! Но увидит лоб в графитовой пыли, обласканные огнем скулы, синие очки, прикрепленные к шапке, — и улыбка шевельнет потрескавшиеся губы, осветлит усталый взгляд.
Миновали проходную, и Андрей свернул налево, к прокатному цеху, а Костя и Федор взошли на пешеходный мостик. Остановились, поглядели вслед Андрею. Тот быстро шел прямой утоптанной дорогой… С мостика трудно узнать человека в толпе. Но Андрея они видели хорошо. Он шел, и если впереди попадалась группа рабочих, обегал ее и шагал дальше, держась края дороги.
— Спешит, боится опоздать, — сказал Костя.
Федор кашлянул в кулак и, поглядывая куда-то вбок, проговорил:
— Странный ты, Костя… Нет в тебе строгости к человеку. Вот Василий Федотыч серьезно оглядывает человека: как, выйдет из него металлург, труженик? Не каждый может зваться тружеником. Понял?
— Понял, — растерянно ответил Костя.
Однако не все было ему ясно, и шел он, приумолкший и задумчивый. Странный… Что ж тут странного? Когда отчаянный и злой от обиды, голодный, он ехал на товарняке, кондукторы поили его кипятком и раскладывали перед ним снедь, а потом говорили: «Ничего, парень, все будет хорошо. Не пропадешь!» И он верил им. Когда ему было трудно, рядом всегда оказывались люди, и становилось легко от их мудрой заботы и ласки. И всегда он верил им…
Снизу, приглушенный слоеным туманом, подымался шум: паровоз, натужась, дернул состав со слитками — и перекатное лязгание прошлось по всему составу, чуть подальше, громово шурша, сыпалась руда из накренившихся вагонов. Внизу земля была затоплена густым теплым светом прожекторов.
Впереди отчетливо проступили трубы второго мартеновского.
В диспетчерской, где проводится раскомандировка, жарко. Тепло, въедливо пахнет маслом, графитовой и шамотной пылью, проникающей сюда сквозь неплотно прикрытые двери. Запах этот покруживает голову, во рту становится жарко и горько, и хочется сплюнуть горечь.