Я с большим интересом слушала его и смотрела на просторный луг с переливающимися по нему волнами некошеной травы, на речку, поблёскивающую сквозь деревья, на место дедовой огнёвской заимки, на поля, раскинувшиеся по отлогим холмам, и чувствовала, как во мне происходит труднопонимаемое раздвоение, на которое мы потом не раз искали ответы. Лучшим ответом оказалась сама жизнь, которую довелось прожить и нам, как и нашим предкам. Но об этом времени, наших 90-ых годах, лучше, если расскажет Михаил. Он это время пережил смело, решительно и очень успешно, даже с каким-то пафосом.
Клубничное поле оказалось буквально в десятке метров от тропинки, с которой мы любовались Огнёвской долиной.
Да, мне много раз довелось брать эту прекрасную, вкусную ягоду на горных увалах в шести километрах от райцентра, но оказалось, что тот сбор, тот урожай не идёт ни в какое сравнение с огнёвским. Михаил, как-то молча, по-своему показал мне на целую плантацию ягод, достал из рюкзака ведёрки, а сам отошёл несколько дальше, и стало слышно, как первые крупные ягоды сгремели по дну наших ведёрок и всё стихло – мы полностью ушли в дело. Урожай настолько богат, что мы оба, передвигаясь на коленях, обеими руками, выбирали зрелые плоды, пропуская их стебли, сквозь пальцы срывали и клали в ведёрки. Не замечалось уже высоко вставшего палящего солнца, ни звенящей тишины, слышен лишь приглушённый треск сорванных ягод, да необыкновенно приятный клубничный запах. Мне потребовалось не более часа, чтобы наполнить ведро. Когда я подошла к Михаилу, мне сделалось так смешно, что я не удержалась и ни как не могла остановиться. Всё его лицо и руки были испачканы ягодой, и он был похож на раскрашенного циркового клоуна. Он это понял, привлёк к себе и долго целовал своими пахучими и скрашенными губами.
Чтоб не рассыпать содержимое ведёрок мы осторожно спустились к речке, Михаил быстро нашёл удобное место для купания и отдыха. Накупались, помыли свои испачканные одежды и под раскидистой ветлой устроили просушку и незабываемый отдых… Конец июля – нет пения птиц, только лёгкое журчание речушки, да трепетное стояние жаворонка в небе напоминало мне о разгулявшемся истомой лете.
Вернулись на пасеку, как раз к обеду. Мария Игнатьевна с помощницей Ариной Семёновной – тёмной лицом и черными, как смоль волосами, ещё крепкой женщиной 50-ти лет, умывшись, отдыхали после трудной работы. На наши наполненные ведёрки, они отреагировали своеобразно, что этот год очень урожайный на всё и, что эту ягоду-то отправьте с Верой завтра своей маме, что ей брать некогда, вся в работе. А мы тут себе ещё наберём, и что завтра принесёт вам свежих ягодных пирожков, уж до чего они вкусные свеженькие.
Затем они принялись обсуждать результаты дневного осмотра пчелиных семей, что я понимать естественно не могла, но вот когда они заговорили о выборочной откачке мёда и привлечении в это дело Михаила, мне стало понятно. Он тут же попросил назвать цифры этих ульев и с готовностью принял предложение. Он же целое лето в 13 лет работал с отцом на пасеке помощником и сторожем, как вот теперь Арина Семёновна.
Эти пять дней, проведённые на пасеке для меня стали незабываемы на всю нашу совместную жизнь. Пусть некоторые неудобства, но во всём новые приятные ощущения, граничащие с восторгом, именно это спартанское новое стало основой моих семейных отношений. И ни сколько не скрою, что каждая близость с Михаилом делала меня женщиной, будила во мне страсть, стремление быть любимой и желанной. Я заболевала влюблённостью.
В первую же ночь на пасеке мы проспали до 9-ти часов утра, выйдя на улицу, я изумилась необыкновенному волнению и шуму пчёл прямо у ближайших к нашему жилью ульев. Первое, что подумалось – это кто-то разорил пасеку. Срочно открыла настежь дверь, чтоб это гудение пчёл слышал Михаил, и хотела всё обсказать ему, но увидела в нём такое беспечное спокойствие – он лежал, смотрел на меня, улыбался и всем своим видом звал меня к себе и вновь обнимал, ласкал. Очнувшись, подумала – какое же в нём самообладание.
А дальше началось невообразимое: он не надев даже рубашки и сетки, вошёл в этот пчелиный ад, спокойно осмотрел летки у волнующихся ульев и предложил мне, как и в первое утро – делать зарядку с купанием в речке. На мой вопрос о пчёлах, он спокойно объяснил, что определил из какого именно улья пошёл рой, а остальное – дело техники. Через полчаса рой привьётся на ближайшее дерево, и мы после зарядки и речки, его тоже покупаем, чтоб успокоился, а через час снимем в роевню и занесём в тёмный подвал под омшаником, а под вечер пчеловоды определят его в работу, и как он будет работать – загляденье. Рой – это уходит из улья старая матка, уступая семью молодой, но сама забирает самых работящих пчёл, чтоб было легче обустроиться на новом месте. Как видишь, Натали, у них демократия настоящая без всяких там революций.