— Питер будет в форме, когда вернется в офис?
— Что ты имеешь в виду? — отвечаю я, слушая вполуха. Платье занимает меня куда сильнее, чем ее вопрос.
— Он уже хорошенько выпил, когда мы оставили его в «Савое». — Голос ее какой-то надтреснутый и чопорный, мы с сестрами передразниваем его без свидетелей. Я настораживаюсь, потому что начинаю догадываться, к чему этот вопрос.
— Не беспокойся, Муля, — говорю я. — Он выходит на новую работу после медового месяца, когда мы вернемся из Рима. Сейчас ему не надо возвращаться в офис.
Стоит мне произнести это, я тут же понимаю, что совершила ошибку. Я еще не говорила ей, что Питер уволился из Банка Англии и что он не будет работать до января, до нашего возвращения в Лондон. Он отчаянно боролся, чтобы получить новую должность после того, как однажды после обеда уволился с работы.
— Новая работа? Вот так дела! Так он не работает в банке?
Я стараюсь придать голосу бодрости.
— Я разве не рассказывала тебе, какие перспективы у него открываются в Гамбургском банке? Слишком великолепные, чтобы отказываться, и к тому же Гамбургский даже предложил ему приступить после медового месяца!
Хотя я с нетерпением жду замужества, едва ли не сильнее я жду нашего медового месяца, который мы проведем в римских апартаментах родителей Питера в Палаццо Джулия, а вот обустройство дома меня не слишком занимает.
Муля ничего не отвечает мне напрямую, но я слышу ее тихое ворчание из-за двери примерочной. Кажется, она пробормотала — мол, надеется, что этот «перерыв в работе» не выльется в еще один неприятный разговор с родителями Питера о денежной помощи. Меня чуть не стошнило, когда я услышала, как наши родители спорят о том, кто заплатит меньше, словно мы с Питером были ковром на египетском рынке, который они собирались купить по дешевке.
«Пора отвлечь ее этим сногсшибательным платьем», — решаю я. Я выхожу из примерочной и встаю перед Мулей. Мельком взглянув на себя в зеркало у нее за спиной, я поворачиваюсь то одним, то другим боком, довольная и силуэтом платья, и тем, как мерцающая ткань оттенка слоновой кости подчеркивает мои черные волосы и глаза, как они гармонируют.
Муля щурится, изучает платье и меня в нем.
— С деньгами не настолько туго, Нэнси, — наконец говорит она.
Я отшатываюсь от этого замаскированного оскорбления.
— О чем ты, черт возьми? — восклицаю я, хотя знаю, что не стоит этого делать.
— Слишком простецкое.
Я почти плачу. Хоть бы раз она подумала о моих чувствах, о том, что они есть. Неужели она считает, что раз я сыплю колкостями, то я толстокожая? Когда мы выбирали свадебное платье Диане, Муля была сама благожелательность и радость, на каждом шагу делала комплименты моей прекрасной сестре. Кроме того, за Дианой следовала целая группа поддержки — мать Брайана и кузины Гиннесс.
Мне отчаянно хочется, чтобы Диана была здесь и сгладила Мулину резкость. Будь здесь Декка и Дебо, они тоже могли бы смягчить ее, но она не разрешила им присоединиться, потому что потом мы пойдем по магазинам выбирать интимный гардероб для моего приданого. Памела отговорилась тем, что слишком занята на ферме. И хотя странноватая угрюмая Юнити — так себе компания, но даже она стала бы хоть каким-то буфером.
И что за неотложные дела заставили Диану и Юнити отправиться в Мюнхен на весь сентябрь?
Глава одиннадцатая
ДИАНА
Синхронный топот тысяч ботинок отдается внутри нее, словно биение сердца. Звук подхватывает ее как волна и возносит с ревом «Хайль Гитлер». Затаив дыхание она наблюдает за Партайтагом, съездом нацистской партии; эта уникальная немецкая форма фашизма заставляет ее чувствовать себя невероятно живой. «Будет что рассказать М», — думает она. Если, конечно, удастся поговорить с ним по возвращении.
Стоя рядом с Юнити на трибуне для тысячи почетных гостей, Диана наблюдает за марширующими в унисон войсками. Даже мальчишки в коричневых рубашках из гитлерюгенда шагают в ногу, и ее охватывает благоговейный трепет при виде этого. Юнити, в таком же изумлении, хватает ее за руку и пожимает ладонь.
— Сколько же здесь солдат? — спрашивает она Путци Ганфштенгля, верзилу с квадратной челюстью, секретаря по связям с зарубежной прессой нового канцлера Германии Адольфа Гитлера, который и пригласил их на это мероприятие.
— Четыреста тысяч, — отвечает он на безупречном английском. Он рассказал, что его мать была американкой и сам он учился в Штатах в Гарварде.