Правда, был один серьезный претендент на Любину руку и большое щедрое сердце, с которым она два раза сходила в кино и один раз в Театр оперы и балета — куда уж дальше! Дальше она пригласила воздыхателя к себе домой, и вот там Любину лучшую вышивку с собачками он назвал обидным словом «кобелен», быстро выпил чаю и в Любином уютном гнезде больше не появлялся. А она потом долго ломала голову — ну чего мужикам еще нужно? Всю жизнь Люба была пышечка — так и не все любят щепок. Мужики не собаки, на кости не бросаются. Некоторые прямо так Любе и говорили, что у нее фигура просто прекрасная! Так что худеть Люба не собиралась.
Только вот почему-то к сорока годам таких любителей Любиных пышных прелестей становилось все меньше и меньше. А уж серьезных, готовых жениться — и вовсе не было. И хотя Люба заливисто хохотала, стреляла глазками и кокетничала, противное слово «целлюлит» стало сниться ей по ночам. И подруг почему-то становилось все меньше и меньше. Не приглашали Любу больше ни на дни рождения, ни на встречу Нового года, потому что Люба то руку благоверному ненароком на колено положит, то на балкон покурить позовет. Известно: седина в голову — бес в ребро, а вдруг суженый-ряженый, сто лет не встающий с родного продавленного дивана перед телевизором, возьмет да и уйдет с фигуристой Любой прямо в ее накрахмаленный коммунальный рай? И передавали друг другу подробности скандала, когда одна Любина подруга застала своего мужа, красного как рак, в супружеской кухне с крутобедрой Любой на коленях и водкой-закуской на столе. Сама подруга, медсестра, должна была быть в это время на суточном дежурстве, но почувствовала себя плохо, вызвала подмену и ушла. И, несмотря на разыгравшиеся буквально в считаные часы грипп, высокую температуру и осипшее горло, выперла Любу из семейного очага с таким треском и стуком, что отголоски были слышны еще долгие годы.
Люба сначала недоумевала, отчего это никто не приглашает, никто не зовет, а раньше от подруг отбою не было — кому шапочку свяжет, кому юбку раскроит, сейчас же даже если кто на улице встретит, только скажет «привет» и дальше пойдет. А кто и без привета, просто дальше. Однако горевала Люба недолго — потому что жизнь ее дала в одночасье такой крутой поворот, о котором она и не мечтала.
Со Светланой Петровной Парасочкой Люба Крячко познакомилась на рынке — покупала себе зимние сапоги. Перемерила она в тот день кучу обуви — и все никак не могла найти. Уже даже ноги стали мерзнуть, и она решила, что прилавок, у которого остановилась, будет последний. Если и тут ничего не отыщет, то придет в следующий раз. Но Светлана Петровна к Любиной проблеме отнеслась с пониманием. Люба хотела почему-то именно высокие сапоги, а не ботинки, хотя ее объемистые ножки не во всякие голенища помещались. И чтобы сапоги модные были, и кожаные, и не слишком дорогие, и не развалились бы через неделю. И так Люба за неполные десять минут обаяла Светлану Петровну, что та перевернула весь свой товар, сбегала на склад, но нашла-таки то, о чем Люба мечтала, и отдала по закупке — то есть по той цене, по которой сама в Москве покупала. Продала Светлана Петровна Любе отличные сапоги по дешевке, да еще и в самый разгар сезона — не иначе затмение нашло. А затем пригласила обаятельную и милую Любу вечером в гости — покупку обмыть. Люба в гости, конечно, пришла, принесла бутылку сладкого-пресладкого химического ликера, а потом стала захаживать чуть ли не каждый день — то салфетку подружке Свете принесет, то обои придет помочь клеить. Вот тогда-то в Любиной жизни все стало меняться. Светлана Петровна так к Любе привязалась, что дня без нее не могла прожить. Если Люба не у нее сидит, то непременно они по телефону говорят. И предложила Светлана Петровна задушевной подруге купить как раз освобождающееся место рядом с ней на рынке, а она, дескать, Любе всегда поможет и советом, и деньгами. Любе предложение показалось настолько заманчивым, что она тут же, прямо посреди учебного года, ушла из школы, заняла у подруги Светы денег и через две недели уже стояла рядом и бойко торговала женской обувью. Настолько бойко, что Светлана Петровна только диву давалась — казалось, что Люба всю жизнь стояла за прилавком, а не подшивала подолы «козликом» и не учила девочек прокладывать силки.