Пять дней они не вылезали из постели, и Владимир только удивлялся Любиной неутомимости и ненасытности. Светлана его уже давно не проявляла такой прыти, отговариваясь то радикулитом, то усталостью, а то и просто засыпала, не дождавшись мужа. Они и так уже задержались дольше оговоренного срока, но Владимир позвонил жене и сообщил, что задержатся еще на два дня. Светлана Петровна каким-то образом поняла, что дело нечисто, тем более что подруга любимая ни разу за все время не позвонила, ни о здоровье не справилась, ни о покупках не рассказала.
Приехав домой, Люба тоже не спешила появляться у закадычной подруги, зато Вовик летел на базар как на крыльях. И каждый день задерживался — то на два часа позже обычного приедет, то на три. А один раз вообще пришел поздно ночью — сказал, что отмечали день рождения и засиделись. Подозрения ее еще более усилились, когда муж стал отговаривать ее выходить на работу, предложив полечиться еще хотя бы месяц. Они, мол, с Любашей и сами справятся, а Светочка пусть сидит дома и выздоравливает. За это время Люба подругу ни разу не навестила, а когда Света сама ей звонила, разговоры выходили какие-то вялые и короткие.
Собравшись с духом, Светлана Петровна поехала на рынок и, пытаясь быть неузнанной в низко надвинутом на лицо капюшоне, из соседнего ряда наблюдала, как ее родной Вовик то приобнимет Любу за талию, то похлопает по массивному заду, а то, думая, что никто их не видит, и поцелует в шейку. Светлана Петровна стояла, глотая слезы, и больше всего ей хотелось сейчас же броситься на обидчицу и выцарапать ей бесстыжие глаза. Но Светлана Парасочка была женщина умная и выдержанная — во всяком случае, ее выдержки хватило до вечера, когда снова задержавшийся супруг явился наконец от разлучницы домой.
Муж угрюмо молчал, и чем дольше он молчал, тем больше распалялась Светлана Петровна — она припомнила ему и поздние возвращения, и затянувшуюся поездку, и поцелуи в шейку, куда ее — ее, законную жену! — он ни разу не целовал.
И тут Светлана Парасочка допустила главную ошибку — увидев, что муж как ни в чем не бывало, даже не сняв ботинок, отправился в кухню и, взяв со сковородки холодную котлету, с аппетитом ее ест, — она сказала то, о чем долго потом жалела и чего вообще никогда не должна говорить мужу жена, если хочет жить с ним долго и счастливо и умереть в один день.
— Да ты ж вообще никто — ноль без палочки! Всю жизнь на заводе своем сраном за копейки мантулил! И что у тебя было? Ну, что? Не скажешь? Зато я скажу. Спецовка, блин, и грамоты похвальные — такому-растакому, наладчику нашему золотому от дирекции завода. Наладчик! Видала я сегодня, как ты там налаживал! Да подотрись ты своими грамотами! Только я домой деньги приносила, и на базар я пошла стоять, чтобы было что детям надеть, чтоб не выросли такими, как ты! И всех вырастила, выучила, все люди, а ты как был никем, так никем и остался. И машину я тебе купила за свои деньги, и одела как человека, и жрешь-пьешь ты от пуза чего сам хочешь, и… — Тут Светлана Парасочка почувствовала, что кричит в пустое пространство. Муж, шваркнув в сковородку недоеденную котлету, брезгливо вытер пальцы о первое попавшееся — новые цветастые шторы — и, бросив открытой дверь, уже спускался по лестнице. Шаги его грохотали где-то двумя этажами ниже, когда Светлана Петровна замолчала, всхлипнула и выбежала на холодную лестничную площадку, забыв про радикулит.
— Вова! — закричала она, перевесившись через перила. — Вова! Вернись!
Но муж уходил от нее, уходил к какой-то там бывшей учительнице, которую она сама приветила, научила торговому делу, впустила в дом и в свое сердце. Змею на груди пригрела! И Светлана Петровна лихорадочно жала на кнопку лифта, а тот как назло стоял где-то на двенадцатом этаже. И когда она наконец спустилась вниз и вылетела из подъезда прямо в промозглую осеннюю сырость — в одном только халате и тапочках на босу ногу, — мужа уже и след простыл. Мигнула стóпами на повороте та самая машина, которой попрекала Светлана Петровна благоверного, — и все.