Он приказал бригаде немедленно готовить новую заправку, а сам начал осматривать своды. Подошли Зорин, начальник цеха с неизменной трубочкой в зубах, сменный мастер. Слух о скоростной плавке уже распространился по цеху, и люди с сомнением, придирчиво осматривали своды, желая убедиться, что невиданное форсирование не сказалось на них.
Нет, всё было хорошо. Начальник цеха посмотрел на Казымова восторженными глазами. Он вынул трубку, хотел было что-то сказать, но ничего не сказал и только обнял сталевара.
Когда окончилась смена, новая плавка была в разгаре. Сталевар не помнил, как он сдавал печь. Тряхнув на прощанье руку сменщику, он нетвёрдой походкой направился в душевую, волоча в руке гимнастёрку. Он шёл, не чувствуя усталости, забыв про мокрую одежду, не замечая взоров товарищей, смотревших на него восторженно и удивлённо.
Прекрасный подъём всех сил, заставивший его мозг работать во время плавки быстро, с предельной точностью, весёлое биение сердца и радостный зуд во всех мускулах ещё не схлынули с него. Став под душ, Казымов пустил самую холодную струю и, похохатывая, пританцовывал и звонко хлопал себя по мокрому телу. Он долго стоял под холодной струёй, стоял, пока в душевую с шумом не влетели ребята из его бригады.
— Пантелей Петрович, там директор, парторг ЦК, председатель завкома — весь генералитет. Вас ждут. Из газеты приехали, фотограф от волнения чуть аппарат не разбил, — наперебой загомонили они.
Ребята ввалились в душевую в одежде, в обуви, что было строжайше запрещено, и старик-банщик, пришедший в ужас от такого святотатства, бесцеремонно выпроваживал их:
— Бесстыжие, тут люди гигиену наводят, а они в спецовках, в сапогах прутся. Прочь отсюда!
— Дедушка, причём тут гигиена? Тут мировое достижение. Понимаешь? — отмахивались ребята, пытаясь прорваться к душу, под которым стоял сталевар.
— Вот я вам дам всесоюзное достижение. Совести у вас нет. Вон! — наступал на них старик, размахивая мокрой шваброй.
— Ждут вас там! — успел крикнуть уже в дверях подручный, поспешно отступая под натиском превосходящих сил хорошо вооружённого противника.
Казымов неторопливо пошёл в раздевалку. Сейчас, пока не устоялась ещё взволнованная кровь, ему хотелось побыть одному. Но делать было нечего. Он быстро оделся. В углу у печи ждала его целая толпа народу. Тут были и соседи-сталевары, ещё не снявшие спецовок, и рабочие следующей смены, и какие-то незнакомые люди. Над всеми ними возвышалась массивная фигура директора. Как и всегда, он был в модном пиджаке, с крахмальным воротничком безупречной белизны, в белых бурках и этим своим видом был особенно приметен среди людей в рабочей одежде.
Кто-то крикнул:
— Казымов!
Все головы повернулись к приближавшемуся сталевару. Директор двинулся ему навстречу, загодя протягивая большую мягкую руку.
— Ну, поздравляю, Пантелей Петрович! От имени всего завода поздравляю, — и, быстро обведя округлым жестом парторга, председателя завкома и каких-то ещё незнакомых людей, он пророкотал своим звучным басом: — Я сейчас вот им рассказывал, как вы на меня набросились, когда я вас в аппарат посадить хотел.
Что-то вспыхнуло. Белый огонёк заставил всех вздрогнуть. Это фотограф, пристроившись на решётчатой площадке крана, заснял всю группу.
— Каждому своё, — ответил Казымов, подумывая, как бы это поскорее улизнуть. Но люди сдвигались вокруг него всё теснее, и ему приходилось жать чьи-то тянувшиеся к нему руки, отвечать на поздравления.
Когда, наконец, толпа поредела, к сталевару пробился подручный. Он схватил Казымова за рукав, потащил его к доске учёта соревнования, которой несколько месяцев назад сталевар так боялся. Под надписью «Шумилов В. И. — пять часов тридцать две минуты» толстая девица чётко вывела: «Казымов П. П. — пять часов одна минута». Подумав, она аккуратно написала: «Рекорд» — и поставила три вызывающих восклицательных знака.
— Поздравляю вас, Пантелей Петрович, — пропела она тоненьким голоском, странно неожиданным при её массивной фигуре.
Казымов тряхнул её руку так, что девица охнула. Цифра действительно заслуживала трёх восклицательных знаков.
— Во как мы сегодня Володьку Шумилова в пузырёк загнали! Вот разъярится, как узнает, — шумел подручный, приплясывая от избытка чувств.
— Что ты мелешь! — неприязненно покосился на него сталевар и вдруг почувствовал, что его радость меркнет.