На тюрьме есть просто арестант, а есть Рысь. Оба арестанта очень похожи между собой, обоих на тюрьму конвой привез, а не своим ходом пришли, но вот обыкновенный обслуживает Рысь, старается угодить, да еще и остается должен за это, а так-то они равны, никакой разницы.
- Быстро же ты сгнил, - оценил Альфред мои способности вступать в контакты на тюрьме с незнакомыми людьми и заключать с ними выгодные сделки.
- В каком он болоте гнил, - изрёк пьяненький с кружки браги Алмаз, указывая на меня, - мне бы там хоть пятку помочить.
- Всё ништяк, всё по Понятиям, - смеялся Вайтюк, - Ушел в трюм арестантом, поднялся в хату бродягой. Встречай нового бродягу, братва!
Мне не нравилось быть бродягой.
"Какой я бродяга? У меня дом есть. Мама. И не только "дом", но и "воинское звание". Разве я "брожу", "скитаюсь"? Когда меня в армию призывали, я не уклонялся, не бегал, не скитался, не бродил, не странствовал - я пришел по повестке в назначенный день и час в военкомат и убыл в назначенное место для прохождения службы. Какой же я бродяга? Я - сержант Сухопутных войск и Войск Связи".
И гниль тюремная мне не нравилась. Если бы не нужда, если бы в карцере было тепло и кормили, пусть баландой, но каждый день, если бы не холод, от которого я околевал и голод, истощавший мои силы - я бы ни за что не стал обкруживать того баландёра.
"Я не обкруживал!", - хотел я крикнуть подвыпившей братве, - "Я за жизнь свою боролся!".
Эх!..
Кому кричать?
Кто услышит?
"Гнилой", "бродяга", "каторжанин" - это теперь про меня.
Мне надлежит соответствовать, не ронять себя и больше ничего.
Год назад мне казалось, что я родился в армии и всю жизнь в ней прожил. Сейчас - я думал, что родился в тюрьме.
Забывайте про "рожу автоматную, а то на пику присажу.
31. Отребье
Я начал рассказывать про своих сокамерников.
Это я рассказывал про убийц, ставших моими товарищами.
Позднее к ним присоединился дядя Ваня Машкин. Его подняли к нам в тот день, когда Павлецов, выхватив на суде свои восемь лет, перевелся в "осужденку" - камеру для осужденных. Дяде Ване было шестьдесят девять лет, он имел веселый, покладистый характер и вполне твердую память. Нам всем было интересно послушать как дядя Ваня сорок два года назад освобождал Будапешт и брал Вену. С особым вниманием мы слушали в рассказах дяди Вани те места, в которых он драл мадьярок и австриячек, тем более, что он рассказывал про свой сексуальный вклад в Победу, будто только вчера с них слез. Придавленные чувством вины за свой слепой фашизм, молодые девки из покоренных стран приносили нашим солдатам вино и предлагали себя. Переспать с советским солдатом считалось престижным в их среде. Наши солдаты тоже не дураки были - радостно принимали вино и добросовестно проводили денацификацию освобожденного из гитлеровской неволи женского поголовья.
Политработа с мирным населением порой требует творческих решений и индивидуального подхода к агитации - кого боком, кого раком.
Весна Сорок Пятого и осень восемьдесят седьмого.
Сорок два года - а как будто вчера!
Приятно было видеть в дяде Ване такого же пацана-солдата как я и мои однополчане и знать, что мы с дядей Ваней из одной Армии - Советской!
Убийство.
К нам других почти и не поднимали - только убийц.
Дядя Ваня убил свою жену - беспутную, спившуюся старуху, которая таскала из дома и приводила гостей. Тридцать лет терпел и однажды струна лопнула. Следствие по делу дяди Вани, возможно впервые в судебной практике, столкнулось с тем, что преступник - это не преступник.
За дядю Ваню просили взрослые, сорокалетние дети:
- Спасибо отцу, что убил мать! Мы и не знали никогда, что у нас она есть. Не помним, какая она была трезвая. С нами с детства занимался только папа. Просим прекратить дело и отпустить отца на свободу.
За дядю Ваню просили соседи:
- Мы его всю жизнь знаем. Тихий, скромный мужчина. Со всеми ладил, со всеми в хороших отношениях. А жена - пьянь и рвань. Никакого сладу с ней не было. Слава богу, что он ее убил, хоть и грех такое говорить. Надоела всем по горло. Просим отпустить Ивана Максимовича Машкина нам на поруки.
Просили с бывшей работы:
- Иван Максимович девять лет как на пенсии, но мы его помним и уважаем. Про его семейные дела нам давно известно. Туда ей и дорога, а мужика жаль. Просим отпустить на поруки трудового коллектива. Ручаемся за него головой - человек честнейший и никакой не преступник.
Никто, никто не сказал про убитую доброго слова, зато все, все, кто только мог, просили за дядю Ваню.
Но, убийство - есть убийство.
Даже если потерпевшая - мразь и пьянь.