- А где вы пиво берете? - Брол охотно поверил в ту пургу, что я ему прогнал и теперь уже деловито уточнял детали.
- В "Уралочке", - вполне правдоподобно слепил я.
"Уралочка" - это пивная на той же улице, что и тюрьма. Репутация у заведения низкая, публика соответствующая и университетская профессура в нее не заглядывает. В основном в ней пьют пиво и ссат за углом те, кто ранее уже заезжал на эту улицу под конвоем и квартировал на тюрьме. В самом деле удобно: посидел на тюрьме, освободился, попил пива, гоп-стоп, еще попил пива и домой, на тюрьму. И никого ловить не надо, все под руками - в "Уралочке" пиво пьют.
- Мужики! - умоляющим тоном принялся нас упрашивать Брол, - Мужики, разрешите сегодня я схожу? Я всё понял. Я смогу, я успею!
Мы насобирали ему олимпиек и кроссовок, увязали в узел, словом, снабдили всем необходимым.
- А банки? - опомнился Брол, - Где банки?
- На вахте возьмешь, успокоил я его, - Только попроси тётю Клаву, чтобы помыла, а то они, поди, с прошлого раза немытыми стоят.
- Кто это тебе на вахте станет банки мыть? - поддакнул Алмаз, - Дубаки, что ли? Они тебе помоют, жди. Скажи тете Клаве пусть помоет, да не сразу банки забирай - дождись отстоя пены, она потом дольёт.
Брол кивнул, уцепил узел со шмотками и заколотил в дверь.
Отщелкнулась кормушка.
- Чёте? - спокойно поинтересовался продольный дубак у Брола.
Три Пять имела репутацию солидной хаты и продольные дубки без страха открывали нашу кормушку и дружелюбно шли на контакт. Грубостей и провокаций за нами не было.
- Открывай, - заговорщицки, как своему сообщнику, подмигнул Брол.
- Зачем? - не понял дубак.
- Как зачем? Сегодня - суббота. Я за пивом иду.
- А-а, за пивом? - въехал хозяин продола, - Я вот сейчас открою хату, выволоку тебя на продол и напою тебя пивом. Дубиналом. Один удар по почкам заменяет кружку пива. Слыхал?
Брол понял, что его разыграли, загрустил и отошел от двери.
- Еще раз в дверь стукнешь - пойдешь в карцер, - пообещал ему дубак.
Услыхав про карцер, Брол сделался совсем грустный.
Хата хохотала сильнее, чем над Камилем, когда тот затачивал сталь о бумагу. Таких дебилов как Брол к нам ещё не поднимали.
Был этот Брол как печкой пристукнутый, весь какой-то несуразный. Дать такому автомат - он или сам застрелится, или соседа застрелит: ему, ведь, идиоту, непременно нужно будет в ствол посмотреть, как пуля вылетает, он вылупится глазом в дульный срез и на спусковой крючок нажмет. Таким, как Брол, не то, что автомат - ложку давать страшно.
Кстати, о ложках.
Дурной тон - набирать на тюрьме вес.
Если человек поправляется на тюрьме, значит, на тюрьме ему лучше, чем на воле. Как правило, набирают вес одинокие по жизни бродяги-бичи: без дома, без семьи, без родных, без Родины, без флага, без стыда, без совести. Летом золото моют или шабашничают, а на зимовку - в Дом Родной, отъедаться и отмываться всю зиму и копить силы до следующего полевого сезона. Молодежь на тюрьме худеет. Не из-за того, что голодом морят, а из-за условий содержания: спертый, прокуренный воздух в хате, теснота, недостаток движения, утрата аппетита. Всё-таки аппетит после четырех часов тактических занятий на полигоне и после четырех часов лежания на шконке несколько разный. Бывало, после тактики, особенно, если ещё и чарсу курнуть, только одна мысль:
- Жрать. Жрать! Жрать!!!
Борщ с мясом и аджикой, второе с мясной подливкой, хлеба кусков шесть, компот и добавку. После обеда еще и чаю с печеньем в расположении роты попить обязательно.
А на тюрьме закинул две-три ложки - вроде и сыт уже. На второе смотреть не хочется.
Если перед обедом подумаешь про предстоящий тебе приговор - то и эти три ложки не полезут.
Вот и худеет молодежь - от снижения аппетита и атрофии мышц.
Брол умудрился набрать вес, что никак не характеризует его в лучшую сторону.
Заехал в хату - стручок стручком. Худенький, лопоухий, с острым носиком, быстрыми глупыми глазками, ну вылитый крысёныш. Быстро просек, что почти никто в хате не ест за обедом второе, особенно, если дают перловку или сечку, и стал подъедать нетронутые порции, испросив разрешения.
Ему не отказывали. Казённой пайки разве жалко?
Он притаптывал, не стеснялся.
По три-четыре шлёмки гнуснейшей перловки, которую в армии, кроме духов, никто не ест и в тюрьме немногие жалуют.
Говорил Брол в основном о жратве - что он ел раньше и чего бы он поел теперь. Если разговор заходил о музыке или о футболе, Брол переводил тему в плоскость кулинарии:
- Да... Футбол... Играли мы как-то в футбол... Я после жрать захотел... А дома мать голубцы со сметаной приготовила... Шесть штук сожрал... Сейчас бы, наверное, двадцать смог.