Посудите сами, куда я попал!
Ни построений, ни зарядки, ни кроссов, ни тактики с огневой, ни нарядов. На пост с автоматом ходить не надо - тебя самого охраняют с автоматами и собаками. Службу тащить не надо - службу тащат дубаки, а баландёры при них в вечном внутреннем наряде и наряде по кухне. От тебя требуется только находиться внутри камеры и больше ничего.
По сравнению со службой - райские кущи.
Только и делай, что ничего не делай!
И что вы думаете?
Вот оно - несовершенство мира. На живого человека не угодишь. Два года службы я думал и мечтал только об одном - "скорее бы этот дурдом закончился".
И вот теперь, когда "дурдом закончился" и от меня не требуется больше ничего, кроме как поесть и выйти на прогулку... мне резко захотелось служить!
Честное слово!
Захотелось со всей натуги впрячься в лямку армейской службы.
Лежал на шконке и мечтал на тему: "хорошо было бы сходить в караул или в наряд по роте".
Лучше всего было бы сходить на операцию - сразу недели на три.
Захотелось солнца, ветра, жары, холода, мух, пыли в лицо, запаха полыни и абрикосов, камней под ногами, мутных арыков, сопок, пустыни, бликов солнца на снежных горных вершинах, горячей брони бэтэра, саксаула, парящих орлов, джейранов, сусликов, змей и скорпионов.
Захотелось посмотреть с высоты гор в долину и из долины - на горы.
Захотелось рассвета в горах и чая с костра.
Захотелось тактики и огневой. Можно даже часа два инженерной, чтобы в земле лопатой поковырять.
Захотелось в строй и строем с песней!
Захотелось чего-нибудь привычного, армейского, тяжелого и надоевшего, но знакомого и понятного.
Захотелось стойкого и мужественного преодоления трудностей, только бы не валяться целыми днями на шконке с книжкой в руках.
Самое поганое, что я понимал: преодоление пространства и простора и прочих таких же ратных подвигов мне не светило - я в тюрьме, а не на службе.
Пока я обживался да осматривался на тюрьме, Алексей Федорович хлопотал на воле, обустраивал мою будущность. Писал сценарии и ставил спектакли с переодеванием.
- Сёмин, - дверь открылась, - к адвокату.
Ночью мы с Алмазом и Альфредом бегали в шахматы, отжиматься и приседать мне пришлось до утра, заснул я только после утренней проверки. Мне не дали поспать на мягком и двух часов. Кто-то ещё верит, что в тюрьме "сидят"?
"Ну, хоть что-то! Хоть какое-то разнообразие!", - я плеснул в лицо водой из под крана, обмакнулся полотенцем и пошел слушать "хорошие новости с воли".
"Комната следователя" была на том же третьем этаже тюрьмы, что и моя Три Пять. Мимо этой комнаты нас каждый день водили на прогулку. Туда меня и отвел продольный дубак. Меблирована комната была ничуть не богаче тех апартаментов, где со мной разговаривал Кум - канцелярский стол, простой стул для следака и ввинченный в пол железный табурет для нашего брата, решетка на единственном окне. За столом сидела моя не худенькая адвокатесса и через роговые очки смотрела на меня. Я прикинул, по какую сторону тюремного забора мы с ней встречаемся, нашел, что встречаемся внутри, а не снаружи, и еще до начала разговора понял, что хороших вестей ждать не приходится.
- Здравствуй, Андрей, - начала Любовь Даниловна, - Видела твою маму час назад.
- Привет ей передавайте.
- Хорошо, передам. Перейдем к делу. У тебя всё плохо, Андрей.
- Куда уж хуже?
"Меня порезали на улице и посадили в тюрягу. Этого мало?", - невесело оценивал я свое положение, - "Есть еще что-то "хуже", чем то повидло, в которое я вляпался?".
- Есть куда, - утешила меня Каниськина, - Балмин хочет вывести тебя на суд. Доказательств твоей вины у него будет более, чем достаточно. Потерпевшие подтвердили свои показания. Ты на них напал, пытался ограбить. Очной ставки между вами следователь проводить не будет, чтобы ты не оказал давления на потерпевших и не травмировал неокрепшую детскую психику.
А дальше начиналось самое сладкое - такая подлость, что ни одному армейскому замполиту и в голову не придет.
Долго разговаривал я с адвокатессой - торопиться мне было некуда, хата от меня никуда не денется, в ней всё одно и то же. Каниськина сообщала мне сведения одно хуже другого и голова моя шла кругом от умения прокурорских старших следователей по особо важным делам ставить всё с ног на уши и перекрашивать белое в черное.
Да, действительно, возле подъезда сидели бабульки и они всё видели. Они даже дали показания под протокол, когда их допрашивал милицейский следак. Другое дело, что протоколы допроса бабулек, с оправдывающими меня показаниями, из дела исчезли. В деле их нет. В деле есть только мои показания и показания трех малолетних негодяев, в один голос, как под копирку, обвиняющих меня в попытке грабежа. В деле есть медицинские заключения о том, что я их зверски покалечил и они, бедные, лежат сейчас ни живы, ни мертвы и вот-вот отойдут в мир иной. То есть, состав тяжких телесных повреждений, которые я причинил трем малолеткам и попытку их грабежа, Балмин мне нарисовал.