- Выходи, Димон, - сдали Рыжего трусливые подельнички, - а то он сейчас и в самом деле "Черёмухой" брызнет.
Не чувствуя больше за собой ни поддержки, ни одобрения, Рыжий вышел из бокса в тамбур.
Послышались шлепки трех увесистых пощёчин и я не думаю, что это Рыжий навешивал конвойному, потому что голос конвойного спросил:
- Ну, что? Сходил со мной один на один?
- Мугу, - печально промычал Рыжий.
- Кто кому ботинки лизать будет, урод?
- Никто никому.
- Не понял ответа! - новая оплеуха, - Кто кому будет лизать ботинки, чмо?
- Я - вам, товарищ сержант.
- Какой я тебе "товарищ", чмо? - и звук оплеухи.
- Гражданин начальник.
- После суда я тебе перед тюрьмой ещё ума прибавлю, - пообещал конвоир.
- Совсем их на тюрьме разболтали, - встрял голос другого конвойного, - Ваще себя вести не умеют.
Не прошло и минуты, как этот же голос громко спросил:
- Сёмин, ты в каком боксе?
- В третьем, - отозвался я.
Отперлась дверь моего бокса и двое конвойных вывели меня в свободный бокс.
- Ты где служил? - очень негромко, чтобы их не могли услышать в соседних боксах, спросили они меня.
- В Афгане, - еще тише ответил я.
- Десантура?
- Нет, махра.
- Мы слышали о тебе. Тобой Синдяйкин интересовался. Как ты сам-то?
- Да, нормально, в общем. Привет от меня Николаю Ильичу передавайте. Скажите всё хорошо у меня, по жизни всё ровно, положение нормальное.
- Там мать и девушка твоя в коридоре. Может, передать им чего?
- Спасибо. Я их сейчас сам в зале увижу.
- Тогда, держись, душман.
- Я не душман, я шурави. Спасибо, мужики. Буду держаться.
Меня вернули в третий бокс. Но не просто привели, а еще и рявкнули так, чтобы слышали во всех боксах:
- Руки за спину прими! Все передвижения - строго "руки за спину". Или не учат на тюрьме?!
Будто не они секунду назад тепло и душевно со мной перешептались в пустом боксе. Совсем другой тон - приказной, холодный, жесткий.
"Конвой", одним словом.
"Цепные псы режима".
Стало спокойнее на душе и теплее на сердце от того, что меня охраняют такие правильные ребята и что старший лейтенант Синдяйкин справлялся обо мне Я стал прикидывать своё положение:
"Что у нас плохого?".
"Плохого у нас то, что меня будут судить и дадут срок".
"Что еще плохого?".
"Больше ничего".
"Что у нас хорошего?"
"Хорошего у нас прежде всего то, что меня будет судить не трибунал, а гражданский суд".
Это в самом деле здорово - гражданский суд. В трибунале не почирикаешь, в трибунале ты - военнослужащий и обязан себя вести по уставу:
- Сержант Сёмин.
- Я!
- Назначаетесь виновным.
- Есть!
В трибунале сидят капитаны да полковники. Какой полковник позволит открыть рот солдату? Сказано, "назначаетесь виновным", значит, "виновен" и нечего тут пистолет ломать.
Хотя, и в военном трибунале иногда попадаются люди: моего замкомзвода, застрелившего на армейской операции особиста, окружной трибунал Краснознамённого Туркестанского военного округа оправдал.
Но, что ни говорите, а гражданский суд - это немало!
"Что у нас еще хорошего?".
"Как что? Да всё!".
"Сижу в одной хате с хорошими людьми".
"Администрация тюрьмы ко мне по-человечески".
"В конвое - правильные мужики".
"Я не убит, не ранен".
"Я даже не контужен и не голоден".
"Я сорок минут назад крепко чифирнул в хате и через двадцать минут увижу маму".
При таких делах говорить, что мне - "плохо", означает капризничать и многого требовать от жизни.
Ближе к десяти утра меня вывели из бокса и не в наручниках, и не "руки за спину", а обыкновенно, по-вольному подняли по служебной лестнице на второй этаж и ввели в зал заседаний. В глаза неприятно ударил свет из трех больших окон. Отучила меня тюрьма от света. Три месяца я пребывал в хатах с жалюзи и намордниками на окнах, небо видел только на прогулках и исключительно "в клеточку" и уже отвык, что в помещении может быть светло не от лампы, а от солнца. В первом ряду сидели матушка и Светка. Конвой меня провел мимо них и усадил на небольшую лавку за хлипким барьерчиком.
Это была та самая "черная скамья подсудимых", как о ней поют в блатных песнях. Настоящая скамья подсудимых не чёрная. Моя, например, была приятного светло-желтого цвета и покрыта лаком.
- Ну как ты, сынок? - в глазах матери не было слёз, но была тревога.
Что ответить?
Что мне плохо?
Что меня несправедливо судят?
Что после двух лет войны моя могучая Родина вместо почёта отблагодарила меня вот этой скамьей и конвоем?
Что от обиды я объявил СССР своим врагом и буду теперь вести с ним войну?
- Нормально, мам. Не переживай: твой сын в тюрьме - один из лучших.