При этом все трое разговаривали на русском языке, которого я никогда в жизни не слышал, разве что в школе, на уроках литературы. В языке этом почти не было слышно мата, зато было полно присловий и образных выражений. Эта образность мне чрезвычайно нравилась, но вот представление строгачей о жизни меня озадачивало. Эти взрослые, сорокалетние дяди, смотрели на мир глазами шестиклассников и оценивали его с позиций детских, неиспорченных опытом душ.
- Мазяр, ты когда освободишься, что делать будешь? - спросил я.
- На дискотеку в клуб пойду, - на полном серьезе отвечал Мазяр.
Понимания того, что ему будет за сорок, а на дискотеке вертят попами тринадцатилетние сикушки у него не было напрочь. Если я после Афгана чувствовал себя умудренным и постаревшим, то всем строгачам в душе было вряд ли больше четырнадцати лет. Тюрьма и зона не состарили их, ничему не научили полезному, не дали никакого жизненного опыта, необходимого на воле.
Тут мы с ними были равны - у меня тоже не было никакого опыта. Пожалуй, мы с Фаттихом, хоть и самые младшие в хате, были даже постарше и поумнее - наша жизнь оборвалась не в пятнадцать лет, на малолетке, а в восемнадцать, у военкомата.
- А вот бывает такая колбаса - сервелат, - начинал рассуждения Муля.
- Ты чего это врешь? - пресекал фантазии Ушак.
- Я отвечаю! Сам слышал, что бывает такая колбаса - сервелат, - пояснял свою мысль предводитель малолетних разбойников с Пашки.
- Ты её ел? - приставал к нему зоновский резчик орлов.
- Нет, я ее не ел, но я слышал, что бывает такая колбаса - сервелат.
- Ты чего тут слова придумываешь? Лоха во мне увидел?
Маленький Ушак цеплял заточку и начинал нехорошо поглядывать на Мулю.
Скользкий спор прекращал Мазяр:
- Что вы спорите? Давайте в Пять Четыре стукнем.
- А что там?
- Там Колёк сидит. Он на крытой пять лет чалился. Должен знать.
В представлениях строгачей, "Колёк, отбывший пять лет на исполнительной тюрьме" должен был знать всё, в том числе и про сервелат. По мнению этих не повзрослевших детей, на исполнительной сидельцев должны были кормить исключительно сервелатом.
Этот самый Колёк - дурак. Пусть даже ему сорок лет. Сервелат он в своей жизни ни разу не нюхал. Дураком на тюрьму заехал, дураком в ней просидел и дураком выйдет. Такие Кольки не умнеют и после тридцати лет сидки. Ничего в своей жизни он, кроме конвоя и решеток, не видел. Спрашивать совета у дурака, значит быть дураком в квадрате.
Вот такие они - опасные рецидивисты. Такие опасные.
"Украл, выпил, тюрьму" и "давай спросим у Колька".
- Эх, София Ротару! - мечтательно закатывал глаза Мазяр, лежа на шконке, - Какая женщина!
- Какая? - уточнял Муля, раскручивая Мазяра на базар.
- Ей, считай, сороковник, - пояснял Мазяр свое восхищение, - а она выглядит не старше двадцати пяти. Это ж как себя женщина содержит! Как следит за собой!
- Да-а?! - вскидывался Ушак, - Хрена ли ей, кобыле, не выглядеть?!
В голосе чувствовались злоба и зависть к более удачной судьбе популярной в народе певицы:
- Она всю жизнь одни только центряки и жрала! - открывал Витёк Ушаков секрет вечной молодости Софии Ротару. - Пряники!.. Маргарин!..
В тюремной отоваровке из ништяков были только пряники и маргарин, которые можно было купить раз в месяц, если на личном счету лежали деньги. У строгачей на счетах был голяк - никто им никаких денег не лицевой не клал. У нас с Фаттихом были счета на которых болталось рублей по восемнадцать и мы могли потратить не больше четырех рублей в месяц на каждого. Меньше, чем солдаты. Могли купить ручку, карандаши, тетради, конверты, сигареты, спички, мыло, зубной порошок вместо запрещенной зубной пасты, а из еды - только пряники и маргарин. Ни варенья, ни печенья в отоваровке не было. Ничего в своей жизни, слаще репы не евший Витёк, понимал эти разрешенные режимом продукты за наивысшие сладости.
Если бы я стал рассказывать Ушаку, что София Ротару вряд ли ест хотя бы раз в год пряники, намазанные маргарином, Витя меня бы не понял:
- Как это можно не любить пряники с маргарином? Зажрались, что ли?
Не имея нормальной жизни на воле, строгачи сами ее выдумывали:
- Ты чо? - доказывал мне Ушак, - Думаешь, если у меня на тюрьме ничего нет, то и на воле ничего не было?
Не дожидаясь моего ответа, Витёк открывался:
- Да я на воле королём жил! Королём!
В хате на пять-семь сидельцев дачки носили только мне и Фаттиху, поэтому с чаем и куревом было туго, постоянно одалживались у соседей. Чай и курево было нашим узким местом и Витёк представлял свою "королевскую жизнь" так: